Неточные совпадения
Левин покорно положил
себе соуса, но не
дал есть Степану Аркадьичу.
«Всех ненавижу, и вас, и
себя», отвечал его взгляд, и он взялся за шляпу. Но ему не судьба была уйти. Только что хотели устроиться около столика, а Левин уйти, как вошел старый князь и, поздоровавшись с
дамами, обратился к Левину.
Анна, очевидно, любовалась ее красотою и молодостью, и не успела Кити опомниться, как она уже чувствовала
себя не только под ее влиянием, но чувствовала
себя влюбленною в нее, как способны влюбляться молодые девушки в замужних и старших
дам.
Анна непохожа была на светскую
даму или на мать восьмилетнего сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему то в улыбку, то во взгляд, если бы не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало к
себе Кити.
В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала к
себе одну
даму и Кити. Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна прищурившись смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку. Но заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою
дамой.
Любовь к женщине он не только не мог
себе представить без брака, но он прежде представлял
себе семью, а потом уже ту женщину, которая
даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба была одним из многих общежитейских дел; для Левина это было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее счастье. И теперь от этого нужно было отказаться!
Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал
себя царем, не потому, чтоб он верил, что произвел впечатление на Анну, — он еще не верил этому, — но потому, что впечатление, которое она произвела на него,
давало ему счастье и гордость.
Великая княгиня попросила подать
себе каску, — он не
дает.
— Разве вы не знаете, что вы для меня вся жизнь; но спокойствия я не знаю и не могу вам
дать. Всего
себя, любовь… да. Я не могу думать о вас и о
себе отдельно. Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для
себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… или я вижу возможность счастья, какого счастья!.. Разве оно не возможно? — прибавил он одними губами; но она слышала.
— Позволь,
дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю не о
себе; главные лица тут — наш сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Ему так хорошо удалось уговорить брата и
дать ему взаймы денег на поездку, не раздражая его, что в этом отношении он был
собой доволен.
У всех было то же отношение к его предположениям, и потому он теперь уже не сердился, но огорчался и чувствовал
себя еще более возбужденным для борьбы с этою какою-то стихийною силой, которую он иначе не умел назвать, как «что Бог
даст», и которая постоянно противопоставлялась ему.
Как будто было что-то в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить
себе, как будто, как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила куда-то в
себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая
давала ему отпор.
«Да вот и эта
дама и другие тоже очень взволнованы; это очень натурально», сказал
себе Алексей Александрович. Он хотел не смотреть на нее, но взгляд его невольно притягивался к ней. Он опять вглядывался в это лицо, стараясь не читать того, что так ясно было на нем написано, и против воли своей с ужасом читал на нем то, чего он не хотел знать.
Услыхав это, Анна быстро села и закрыла лицо веером. Алексей Александрович видел, что она плакала и не могла удержать не только слез, но и рыданий, которые поднимали ее грудь. Алексей Александрович загородил ее
собою,
давая ей время оправиться.
— Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не бывает, — сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав ещё раз Кити и так и не сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме летней ночи, унося с
собой свою тайну о том, что важно и что
даёт ей это завидное спокойствие и достоинство.
«Только при таком решении я поступаю и сообразно с религией, — сказал он
себе, — только при этом решении я не отвергаю от
себя преступную жену, а
даю ей возможность исправления и даже — как ни тяжело это мне будет — посвящаю часть своих сил на исправление и спасение ее».
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало слова несказанными и
давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла
себе представить.
Она была порядочная женщина, подарившая ему свою любовь, и он любил ее, и потому она была для него женщина, достойная такого же и еще большего уважения, чем законная жена. Он
дал бы отрубить
себе руку прежде, чем позволить
себе словом, намеком не только оскорбить ее, но не выказать ей того уважения, на какое только может рассчитывать женщина.
— Кто это идет? — сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу двух
дам. — Может быть, знают нас, — и он поспешно направился, увлекая ее за
собою, на боковую дорожку.
Они были дружны с Левиным, и поэтому Левин позволял
себе допытывать Свияжского, добираться до самой основы его взгляда на жизнь; но всегда это было тщетно. Каждый раз, как Левин пытался проникнуть дальше открытых для всех дверей приемных комнат ума Свияжского, он замечал, что Свияжский слегка смущался; чуть-заметный испуг выражался в его взгляде, как будто он боялся, что Левин поймет его, и он
давал добродушный и веселый отпор.
Не говоря о том, что на него весело действовал вид этих счастливых, довольных
собою и всеми голубков, их благоустроенного гнезда, ему хотелось теперь, чувствуя
себя столь недовольным своею жизнью, добраться в Свияжском до того секрета, который
давал ему такую ясность, определенность и веселость в жизни.
Чувство гнева на жену, не хотевшую соблюдать приличий и исполнять единственное постановленное ей условие ― не принимать у
себя своего любовника, не
давало ему покоя.
Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он, встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и, сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не приехал к ним и не
дал энать о
себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском, Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Согласиться на развод,
дать ей свободу значило в его понятии отнять у
себя последнюю привязку к жизни детей, которых он любил, а у нее — последнюю опору на пути добра и ввергнуть ее в погибель.
Что же, какое воспитание можете
дать вы вашим малюткам, если не победите в
себе искушение дьявола, влекущего вас к неверию? — сказал он с кроткою укоризной.
С тем тактом, которого так много было у обоих, они за границей, избегая русских
дам, никогда не ставили
себя в фальшивое положение и везде встречали людей, которые притворялись, что вполне понимали их взаимное положение гораздо лучше, чем они сами понимали его.
Одно привычное чувство влекло его к тому, чтобы снять с
себя и на нее перенести вину; другое чувство, более сильное, влекло к тому, чтобы скорее, как можно скорее, не
давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
— Да, они отвлекают к
себе все соки и
дают ложный блеск, — пробормотал он, остановившись писать, и чувствуя, что она глядит на него и улыбается, оглянулся.
Все одного только желали, чтоб он как можно скорее умер, и все, скрывая это,
давали ему из стклянки лекарства, искали лекарств, докторов и обманывали его, и
себя, и друг друга.
Но его порода долговечна, у него не было ни одного седого волоса, ему никто не
давал сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только в России люди в пятьдесят лет считают
себя стариками, а что во Франции пятидесятилетний человек считает
себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым человеком.]
Но княгиня не понимала его чувств и объясняла его неохоту думать и говорить про это легкомыслием и равнодушием, а потому не
давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и теперь подозвала к
себе Левина. — Я ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.
Дамы раскрыли зонтики и вышли на боковую дорожку. Пройдя несколько поворотов и выйдя из калитки, Дарья Александровна увидала пред
собой на высоком месте большое, красное, затейливой формы, уже почти оконченное строение. Еще не окрашенная железная крыша ослепительно блестела на ярком солнце. Подле оконченного строения выкладывалось другое, окруженное лесами, и рабочие в фартуках на подмостках клали кирпичи и заливали из шаек кладку и равняли правилами.
Васенька Весловский, ее муж и даже Свияжский и много людей, которых она знала, никогда не думали об этом и верили на слово тому, что всякий порядочный хозяин желает
дать почувствовать своим гостям, именно, что всё, что так хорошо у него устроено, не стоило ему, хозяину, никакого труда, а сделалось само
собой.
— Да, но вы
себя не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стóите? Вот я про
себя скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то
дай Бог. А свои труды задаром.
— А на эти деньги он бы накупил скота или землицу купил бы за бесценок и мужикам роздал бы внаймы, — с улыбкой докончил Левин, очевидно не раз уже сталкивавшийся с подобными расчетами. — И он составит
себе состояние. А вы и я — только
дай Бог нам свое удержать и детям оставить.
Он старался не развлекаться и не портить
себе впечатления, глядя на махание руками белогалстучного капельмейстера, всегда так неприятно развлекающее музыкальное внимание, на
дам в шляпах, старательно для концерта завязавших
себе уши лентами, и на все эти лица, или ничем не занятые, или занятые самыми разнообразными интересами, но только не музыкой.
И она, вспомнив те слова, которые
дали ей победу, именно: «я близка к ужасному несчастью и боюсь
себя», поняла, что оружие это опасно и что его нельзя будет употребить другой раз.
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «Нет, я не
дам тебе мучать
себя», подумала она, обращаясь с угрозой не к нему, не к самой
себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться, и пошла по платформе мимо станции.
Княгиня, не отвечая, посмотрела на Кознышева. Но то, что Сергей Иваныч и княгиня как будто желали отделаться от него, нисколько не смущало Степана Аркадьича. Он улыбаясь смотрел то на перо шляпы княгини, то по сторонам, как будто припоминая что-то. Увидав проходившую
даму с кружкой, он подозвал ее к
себе и положил пятирублевую бумажку.
Вечером, я только ушла к
себе, мне моя Мери говорит, что на станции
дама бросилась под поезд.
— Вы возродитесь, предсказываю вам, — сказал Сергей Иванович, чувствуя
себя тронутым. — Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и смерти и жизни.
Дай вам Бог успеха внешнего, — и внутреннего мира, — прибавил он и протянул руку.
Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных целей; но для жизни они ничего не
давали, и Левин вдруг почувствовал
себя в положении человека, который променял бы теплую шубу на кисейную одежду и который в первый раз на морозе несомненно, не рассуждениями, а всем существом своим убедился бы, что он всё равно что голый и что он неминуемо должен мучительно погибнуть.