Неточные совпадения
Он не мог теперь раскаиваться
в том, что он, тридцати-четырехлетний, красивый, влюбчивый человек, не был влюблен
в жену, мать пяти живых и двух умерших
детей, бывшую только годом моложе его.
Она была довольна, счастлива
детьми, я не мешал ей ни
в чем, предоставлял ей возиться с
детьми, с хозяйством, как она хотела.
— Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось Бог даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и всё
в доме навынтараты пошло.
Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься…
Кроме того, она чувствовала, что если здесь,
в своем доме, она едва успевала ухаживать за своими пятью
детьми, то им будет еще хуже там, куда она поедет со всеми ими.
— Я помню про
детей и поэтому всё
в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих
детей, входит
в любовную связь с гувернанткой своих
детей…
В это время
в другой комнате, вероятно упавши, закричал
ребенок; Дарья Александровна прислушалась, и лицо ее вдруг смягчилось.
Дарья Александровна между тем, успокоив
ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять
в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь,
в то короткое время, когда она выходила
в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть
детям на гулянье? давать ли молоко? не послать ли за другим поваром?
И сколько бы ни внушали княгине, что
в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла верить этому, как не могла бы верить тому, что
в какое бы то ни было время для пятилетних
детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
Осмотрев
детей, они сели, уже одни,
в гостиной, пред кофеем. Анна взялась за поднос и потом отодвинула его.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали
в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с
детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Оттого ли, что
дети видели, что мама любила эту тетю, или оттого, что они сами чувствовали
в ней особенную прелесть; но старшие два, а за ними и меньшие, как это часто бывает с
детьми, еще до обеда прилипли к новой тете и не отходили от нее.
— Отчего же непременно
в лиловом? — улыбаясь спросила Анна. — Ну,
дети, идите, идите. Слышите ли? Мис Гуль зовет чай пить, — сказала она, отрывая от себя
детей и отправляя их
в столовую.
Потому ли, что
дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна
в этот день совсем не такая, как
в тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не занимало то, что она уезжает.
Анна достала подарки, которые посылали
дети Долли, и рассказала сыну, какая
в Москве есть девочка Таня и как Таня эта умеет читать и учит даже других
детей.
Один низший сорт: пошлые, глупые и, главное, смешные люди, которые веруют
в то, что одному мужу надо жить с одною женой, с которою он обвенчан, что девушке надо быть невинною, женщине стыдливою, мужчине мужественным, воздержным и твердым, что надо воспитывать
детей, зарабатывать свой хлеб, платить долги, — и разные тому подобные глупости.
Вслед за доктором приехала Долли. Она знала, что
в этот день должен быть консилиум, и, несмотря на то, что недавно поднялась от родов (она родила девочку
в конце зимы), несмотря на то, что у ней было много своего горя и забот, она, оставив грудного
ребенка и заболевшую девочку, заехала узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
Но, несмотря на эту осторожность, Вронский часто видел устремленный на него внимательный и недоумевающий взгляд
ребенка и странную робость, неровность, то ласку, то холодность и застенчивость
в отношении к себе этого мальчика.
Присутствие этого
ребенка вызывало во Вронском и
в Анне чувство, подобное чувству мореплавателя, видящего по компасу, что направление, по которому он быстро движется, далеко расходится с надлежащим, но что остановить движение не
в его силах, что каждая минута удаляет его больше и больше от должного направления и что признаться себе
в отступлении — всё равно, что признаться
в погибели.
Как убившийся
ребенок, прыгая, приводит
в движенье свои мускулы, чтобы заглушить боль, так для Алексея Александровича было необходимо умственное движение, чтобы заглушить те мысли о жене, которые
в ее присутствии и
в присутствии Вронского и при постоянном повторении его имени требовали к себе внимания.
Когда она родила, уже разведясь с мужем, первого
ребенка,
ребенок этот тотчас же умер, и родные г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее, подменили ей
ребенка, взяв родившуюся
в ту же ночь и
в том же доме
в Петербурге дочь придворного повара.
— Это Петров, живописец, — отвечала Кити, покраснев. — А это жена его, — прибавила она, указывая на Анну Павловну, которая как будто нарочно,
в то самое время, как они подходили, пошла за
ребенком, отбежавшим по дорожке.
— Да, папа, — отвечала Кити. — Но надо знать, что у них трое
детей, никого прислуги и почти никаких средств. Он что-то получает от Академии, — оживленно рассказывала она, стараясь заглушить волнение, поднявшееся
в ней вследствие странной
в отношении к ней перемены Анны Павловны.
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих,
в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух,
в Россию,
в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с
детьми.
—…мрет без помощи? Грубые бабки замаривают
детей, и народ коснеет
в невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано
в руки средство помочь этому, и ты не помогаешь, потому что, по твоему, это не важно. И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием, я не знаю чем, чтоб это сделать.
В то время как Степан Аркадьич приехал
в Петербург для исполнения самой естественной, известной всем служащим, хотя и непонятной для неслужащих, нужнейшей обязанности, без которой нет возможности служить, — напомнить о себе
в министерстве, — и при исполнении этой обязанности, взяв почти все деньги из дому, весело и приятно проводил время и на скачках и на дачах, Долли с
детьми переехала
в деревню, чтоб уменьшить сколько возможно расходы.
Степану Аркадьичу отъезд жены
в деревню был очень приятен во всех отношениях: и
детям здорово, и расходов меньше, и ему свободнее.
Дарья же Александровна считала переезд
в деревню на лето необходимым для
детей,
в особенности для девочки, которая не могла поправиться после скарлатины, и наконец, чтоб избавиться от мелких унижений, мелких долгов дровлнику, рыбнику, башмачнику, которые измучали ее.
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала
в деревне
в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и
детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав
в деревню, она увидела, что это всё совсем не так, как она думала.
Но кроме того, как ни тяжелы были для матери страх болезней, самые болезни и горе
в виду признаков дурных наклонностей
в детях, — сами
дети выплачивали ей уже теперь мелкими радостями за ее горести.
Теперь,
в уединении деревни, она чаще и чаще стала сознавать эти радости. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим
детям; всё-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные
дети, все шестеро, все
в равных родах, но такие, какие редко бывают, — и была счастлива ими и гордилась ими.
Петровками,
в воскресенье, Дарья Александровна ездила к обедне причащать всех своих
детей.
Но
в семье она — и не для того только, чтобы показывать пример, а от всей души — строго исполняла все церковные требования, и то, что
дети около года не были у причастия, очень беспокоило ее, и, с полным одобрением и сочувствием Матрены Филимоновны, она решила совершить это теперь, летом.
Дети не только были прекрасны собой
в своих нарядных платьицах, но они были милы тем, как хорошо они себя держали.
Когда уже половина
детей были одеты, к купальне подошли и робко остановились нарядные бабы, ходившие за сныткой и молочником. Матрена Филимоновна кликнула одну, чтобы дать ей высушить уроненную
в воду простыню и рубашку, и Дарья Александровна разговорилась с бабами. Бабы, сначала смеявшиеся
в руку и не понимавшие вопроса, скоро осмелились и разговорились, тотчас же подкупив Дарью Александровну искренним любованьем
детьми, которое они выказывали.
Дети знали Левина очень мало, не помнили, когда видали его, но не выказывали
в отношении к нему того странного чувства застенчивости и отвращения, которое испытывают
дети так часто к взрослым притворяющимся людям и за которое им так часто и больно достается.
Притворство
в чем бы то ни было может обмануть самого умного, проницательного человека; но самый ограниченный
ребенок, как бы оно ни было искусно скрываемо, узнает его и отвращается.
Какие бы ни были недостатки
в Левине, притворства не было
в нем и признака, и потому
дети высказали ему дружелюбие такое же, какое они нашли на лице матери.
Здесь
в деревне, с
детьми и с симпатичною ему Дарьей Александровной, Левин пришел
в то, часто находившее на него, детски веселое расположение духа, которое Дарья Александровна особенно любила
в нем. Бегая с
детьми, он учил их гимнастике, смешил мисс Гуль своим дурным английским языком и рассказывал Дарье Александровне свои занятия
в деревне.
— Я только одно еще скажу: вы понимаете, что я говорю о сестре, которую я люблю, как своих
детей. Я не говорю, чтоб она любила вас, но я только хотела сказать, что ее отказ
в ту минуту ничего не доказывает.
Всё теперь казалось ему
в доме Дарьи Александровны и
в ее
детях совсем уже не так мило, как прежде.
«И для чего она говорит по-французски с
детьми? — подумал он. — Как это неестественно и фальшиво! И
дети чувствуют это. Выучить по-французски и отучить от искренности», думал он сам с собой, не зная того, что Дарья Александровна всё это двадцать раз уже передумала и всё-таки, хотя и
в ущерб искренности, нашла необходимым учить этим путем своих
детей.
В то время как Левин выходил, случилось для Дарьи Александровны событие, разрушившее вдруг всё ее сегодняшнее счастье и гордость
детьми.
Левин видел, что она несчастлива, и постарался утешить ее, говоря, что это ничего дурного не доказывает, что все
дети дерутся; но, говоря это,
в душе своей Левин думал: «нет, я не буду ломаться и говорить по-французски со своими
детьми, но у меня будут не такие
дети; надо только не портить, не уродовать
детей, и они будут прелестны. Да, у меня будут не такие
дети».
Благовидная молодайка с полными, оттягивавшими ей плечи ведрами прошла
в сени. Появились откуда-то еще бабы молодые, красивые, средние и старые некрасивые, с
детьми и без
детей.
И вдруг ему вспомнилось, как они
детьми вместе ложились спать и ждали только того, чтобы Федор Богданыч вышел зa дверь, чтобы кидать друг
в друга подушками и хохотать, хохотать неудержимо, так что даже страх пред Федором Богданычем не мог остановить это через край бившее и пенящееся сознание счастья жизни.
Дарья Александровна,
в своем парадном сером шелковом платье, очевидно озабоченная и
детьми, которые должны обедать
в детской одни, и тем, что мужа еще нет, не сумела без него хорошенько перемешать всё это общество.
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше
детей. Вот мы с братом хуже всех действуем. А вы, господа женатые люди,
в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
— Я не высказываю своего мнения о том и другом образовании, — с улыбкой снисхождения, как к
ребенку, сказал Сергей Иванович, подставляя свой стакан, — я только говорю, что обе стороны имеют сильные доводы, — продолжал он, обращаясь к Алексею Александровичу. — Я классик по образованию, но
в споре этом я лично не могу найти своего места. Я не вижу ясных доводов, почему классическим наукам дано преимущество пред реальными.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли
дети все были
в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за
детьми. Да; и три недели прожил у них
в доме и как нянька ходил за
детьми.
— Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам скажу про себя. Я вышла замуж, и муж обманывал меня;
в злобе, ревности я хотела всё бросить, я хотела сама… Но я опомнилась, и кто же? Анна спасла меня. И вот я живу.
Дети растут, муж возвращается
в семью и чувствует свою неправоту, делается чище, лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!