Неточные совпадения
— Я помню про детей и поэтому всё
в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит
в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Он родился
в среде тех людей, которые были и стали сильными
мира сего.
Для чего этим трем барышням нужно было говорить через день по-французски и по-английски; для чего они
в известные часы играли попеременкам на фортепиано, звуки которого слышались у брата наверху, где занимались студенты; для чего ездили эти учителя французской литературы, музыки, рисованья, танцев; для чего
в известные часы все три барышни с М-llе Linon подъезжали
в коляске к Тверскому бульвару
в своих атласных шубках — Долли
в длинной, Натали
в полудлинной, а Кити
в совершенно короткой, так что статные ножки ее
в туго-натянутых красных чулках были на всем виду; для чего им,
в сопровождении лакея с золотою кокардой на шляпе, нужно было ходить по Тверскому бульвару, — всего этого и многого другого, что делалось
в их таинственном
мире, он не понимал, но знал, что всё, что там делалось, было прекрасно, и был влюблен именно
в эту таинственность совершавшегося.
— Я не могу допустить, — сказал Сергей Иванович с обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, — я не могу ни
в каком случае согласиться с Кейсом, чтобы всё мое представление о внешнем
мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия получено мною не чрез ощущение, ибо нет и специального органа для передачи этого понятия.
Детскость выражения ее лица
в соединении с тонкой красотою стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало
в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и
в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина
в волшебный
мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя
в редкие дни своего раннего детства.
Степан Аркадьич улыбнулся. Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все девушки
в мире разделяются на два сорта: один сорт — это все девушки
в мире, кроме ее, и эти девушки имеют все человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт — она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.
Он не только не любил семейной жизни, но
в семье, и
в особенности
в муже, по тому общему взгляду холостого
мира,
в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более — смешное.
Кити чувствовала, что Анна была совершенно проста и ничего не скрывала, но что
в ней был другой какой-то, высший
мир недоступных для нее интересов, сложных и поэтических.
— Нет, душа моя, для меня уж нет таких балов, где весело, — сказала Анна, и Кити увидела
в ее глазах тот особенный
мир, который ей не был открыт. — Для меня есть такие, на которых менее трудно и скучно….
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый
мир для Левина. Это был
мир,
в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
В его петербургском
мире все люди разделялись на два совершенно противоположные сорта.
Вронский только
в первую минуту был ошеломлен после впечатлений совсем другого
мира, привезенных им из Москвы; но тотчас же, как будто всунул ноги
в старые туфли, он вошел
в свой прежний веселый и приятный
мир.
Pluck, то есть энергии и смелости, Вронский не только чувствовал
в себе достаточно, но, что гораздо важнее, он был твердо убежден, что ни у кого
в мире не могло быть этого pluck больше, чем у него.
Она нашла это утешение
в том, что ей, благодаря этому знакомству, открылся совершенно новый
мир, не имеющий ничего общего с её прошедшим,
мир возвышенный, прекрасный, с высоты которого можно было спокойно смотреть на это прошедшее.
Но с приездом отца для Кити изменился весь тот
мир,
в котором она жила.
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого
мира горя, болезней, умирающих,
в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух,
в Россию,
в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.
Ей приходило
в голову, что сейчас приедет управляющий выгонять ее из дома, что позор ее будет объявлен всему
миру.
Одним словом, революция бескровная, но величайшая революция, сначала
в маленьком кругу нашего уезда, потом губернии, России, всего
мира.
— Да что же, я не перестаю думать о смерти, — сказал Левин. Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но
в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот
мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
Не
в одной этой комнате, но во всем
мире для него существовали только он, получивший для себя огромное значение и важность, и она.
Необыкновенно было то, что его все не только любили, но и все прежде несимпатичные, холодные, равнодушные люди восхищаясь им, покорялись ему во всем, нежно и деликатно обходились с его чувством и разделяли его убеждение, что он был счастливейшим
в мире человеком, потому что невеста его была верх совершенства.
Что же вы ответите ему, когда невинный малютка спросит у вас: «папаша! кто сотворил всё, что прельщает меня
в этом
мире, — землю, воды, солнце, цветы, травы?» Неужели вы скажете ему: «я не знаю»?
Вронский защищал Михайлова, но
в глубине души он верил этому, потому что, по его понятию, человек другого, низшего
мира должен был завидовать.
Когда один был
в хорошем, а другой
в дурном, то
мир не нарушался, но когда оба случались
в дурном расположении, то столкновения происходили из таких непонятных по ничтожности причин, что они потом никак не могли вспомнить, о чем они ссорились.
Алексей Александрович не только не замечал своего безнадежного положения
в служебном
мире и не только не огорчался им, но больше чем когда-нибудь был доволен своею деятельностью.
«И как они все сильны и здоровы физически, — подумал Алексей Александрович, глядя на могучего с расчесанными душистыми бакенбардами камергера и на красную шею затянутого
в мундире князя, мимо которых ему надо было пройти. — Справедливо сказано, что всё
в мире есть зло», подумал он, косясь еще раз на икры камергера.
Он отгонял от себя эти мысли, он старался убеждать себя, что он живет не для здешней временной жизни, а для вечной, что
в душе его находится
мир и любовь.
«Все живут, все наслаждаются жизнью, — продолжала думать Дарья Александровна, миновав баб, выехав
в гору и опять на рыси приятно покачиваясь на мягких рессорах старой коляски, — а я, как из тюрьмы выпущенная из
мира, убивающего меня заботами, только теперь опомнилась на мгновение.
Анна была хозяйкой только по ведению разговора. И этот разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого
мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого участия
в общем разговоре, этот трудный разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла
в постель. Ей всею душой было жалко Анну
в то время, как она говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью,
в каком-то новом сиянии возникали
в ее воображении. Этот ее
мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
― Вот я завидую вам, что у вас есть входы
в этот интересный ученый
мир, ― сказал он. И, разговорившись, как обыкновенно, тотчас же перешел на более удобный ему французский язык. ― Правда, что мне и некогда. Моя и служба и занятия детьми лишают меня этого; а потом я не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего
мира,
в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным
в прежний, обычный
мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись
в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему говорить.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись
в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
Весь
мир женский, получивший для него новое, неизвестное ему значение после того, как он женился, теперь
в его понятиях поднялся так высоко, что он не мог воображением обнять его.
Эта жестокость его, с которой он разрушал
мир, с таким трудом состроенный ею себе, чтобы переносить свою тяжелую жизнь, эта несправедливость его, с которой он обвинял ее
в притворстве,
в ненатуральности, взорвали ее.
Некоторые отделы этой книги и введение были печатаемы
в повременных изданиях, и другие части были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не могли быть уже совершенной новостью для публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна будет произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот
в науке, то во всяком случае сильное волнение
в ученом
мире.
«Нет, я понял его и совершенно так, как он понимает, понял вполне и яснее, чем я понимаю что-нибудь
в жизни, и никогда
в жизни не сомневался и не могу усумниться
в этом. И не я один, а все, весь
мир одно это вполне понимают и
в одном этом не сомневаются и всегда согласны».
Все разнообразнейшие партии
мира интеллигенции, столь враждебные прежде, все слились
в одно.
— Лягушки ли, не лягушки, — я газет не издаю и защищать их не хочу; но я говорю о единомыслии
в мире интеллигенции, — сказал Сергей Иванович, обращаясь к брату.
Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный сорокамиллионный
мир Славян должен вместе с Россией начать новую эпоху
в истории, очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое для него, несмотря на то, что и любопытство и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, — как только он остался один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли.
«Да, одно очевидное, несомненное проявление Божества — это законы добра, которые явлены
миру откровением, и которые я чувствую
в себе, и
в признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми
в одно общество верующих, которое называют церковью.