Неточные совпадения
И сколько бы ни внушали княгине, что
в наше время молодые люди сами должны устраивать свою судьбу, он не могла
верить этому, как не могла бы
верить тому, что
в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты.
— Хорошо,
в будущую субботу, — отвечала графиня Нордстон. — Но вы, Константин Дмитрич,
верите? — спросила она Левина.
— Мое мнение только то, — отвечал Левин, — что эти вертящиеся столы доказывают, что так называемое образованное общество не выше мужиков. Они
верят в глаз, и
в порчу, и
в привороты, а мы….
Если б он мог слышать, что говорили ее родители
в этот вечер, если б он мог перенестись на точку зрения семьи и узнать, что Кити будет несчастна, если он не женится на ней, он бы очень удивился и не
поверил бы этому. Он не мог
поверить тому, что то, что доставляло такое большое и хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы
поверить тому, что он должен жениться.
Никто, кроме ее самой, не понимал ее положения, никто не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что
верила в другого.
Он знал, что у ней есть муж, но не
верил в существование его и
поверил в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами
в черных панталонах;
в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой,
в круглой шляпе, с немного-выдающеюся спиной, он
поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий
в этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и выпила и взмутила воду.
— Но ей всё нужно подробно. Съезди, если не устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я еду
в комитет. Опять буду обедать не один, — продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. — Ты не
поверишь, как я привык…
Он, как доживший, не глупый и не больной человек, не
верил в медицину и
в душе злился на всю эту комедию, тем более, что едва ли не он один вполне понимал причину болезни Кити.
И доктор пред княгиней, как пред исключительно умною женщиной, научно определил положение княжны и заключил наставлением о том, как пить те воды, которые были не нужны. На вопрос, ехать ли за границу, доктор углубился
в размышления, как бы разрешая трудный вопрос. Решение наконец было изложено: ехать и не
верить шарлатанам, а во всем обращаться к нему.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем.
Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина
в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
Кроме того, он был уверен, что Яшвин уже наверное не находит удовольствия
в сплетне и скандале, а понимает это чувство как должно, то есть знает и
верит, что любовь эта — не шутка, не забава, а что-то серьезнее и важнее.
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с детства знала Кити и которая выражалась
в обедне и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых, и
в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей и чувств,
в которую не только можно было
верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
Кроме того, хотя он долго жил
в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики
верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы
в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
— Ты не
поверишь, — говорил он брату, — какое для меня наслажденье эта хохлацкая лень. Ни одной мысли
в голове, хоть шаром покати.
— Нельзя, как мне кажется… На четыре тысячи квадратных верст нашего уезда, с нашими зажорами, метелями, рабочею порой, я не вижу возможности давать повсеместно врачебную помощь. Да и вообще не
верю в медицину.
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как
в Троицын день, для того чтобы было похоже на лес, который сам вырос
в Европе, и не могу я от души поливать и
верить в эти березки!
У ней была своя странная религия метемпсихозы,
в которую она твердо
верила, мало заботясь о догматах церкви.
Она так теперь наладила свое хозяйство через Матрену Филимоновну, что ей не хотелось ничего менять
в нем; да она и не
верила знанию Левина
в сельском хозяйстве.
По неопределенным ответам на вопрос о том, сколько было сена на главном лугу, по поспешности старосты, разделившего сено без спросу, по всему тону мужика Левин понял, что
в этом дележе сена что-то нечисто, и решился съездить сам
поверить дело.
Он не
верит и
в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не
в силах буду сделать этого».
И они проводят какую-нибудь мысль, направление,
в которое сами не
верят, которое делает зло; и всё это направление есть только средство иметь казенный дом и столько-то жалованья.
Трех лучших телок окормили, потому что без водопоя выпустили на клеверную отаву и никак не хотели
верить, что их раздуло клевером, а рассказывали
в утешение, как у соседа сто двенадцать голов
в три дня выпало.
Он не
верил ни
в чох, ни
в смерть, но был очень озабочен вопросом улучшения быта духовенства и сокращения приходов, причем особенно хлопотал, чтобы церковь осталась
в его селе.
— Расчет один, что дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще всё надеешься, что образумится народ. А то,
верите ли, — это пьянство, распутство! Все переделились, ни лошаденки, ни коровенки. С голоду дохнет, а возьмите его
в работники наймите, — он вам норовит напортить, да еще к мировому судье.
Ничего, казалось, не было необыкновенного
в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было
в каждом звуке,
в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и любовь к нему,
в которую он не мог не
верить и которая душила его счастьем.
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув
в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда я сомневался, мне было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то была надежда; но теперь нет надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не
верю, что это мой сын. Я очень несчастлив.
— Как я знал, что это так будет! Я никогда не надеялся; но
в душе я был уверен всегда, — сказал он. — Я
верю, что это было предназначено.
— Надеюсь, что ты
веришь в мою любовь к сестре и
в искреннюю привязанность и уважение к тебе, — сказал он краснея.
Верить он не мог, а вместе с тем он не был твердо убежден
в том, чтобы всё это было несправедливо.
И поэтому, не будучи
в состоянии
верить в значительность того, что он делал, ни смотреть на это равнодушно, как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
В эти несколько секунд он вперед
верил тому, что высший, справедливейший суд будет произнесен ими, именно этими посетителями, которых он так презирал минуту тому назад.
Вронский защищал Михайлова, но
в глубине души он
верил этому, потому что, по его понятию, человек другого, низшего мира должен был завидовать.
Агафья Михайловна, видя, что дело доходит до ссоры, тихо поставила чашку и вышла. Кити даже не заметила ее. Тон, которым муж сказал последние слова, оскорбил ее
в особенности тем, что он, видимо, не
верил тому, что она сказала.
Левин сказал жене, что он
верит, что она желала ехать, только чтобы быть полезною, согласился, что присутствие Марьи Николаевны при брате не представляет ничего неприличного; но
в глубине души он ехал недовольный ею и собой.
Не поминая даже о том, чему он
верил полчаса назад, как будто совестно и вспоминать об этом, он потребовал, чтоб ему дали иоду для вдыхания
в стклянке, покрытой бумажкой с проткнутыми дырочками. Левин подал ему банку, и тот же взгляд страстной надежды, с которою он соборовался, устремился теперь на брата, требуя от него подтверждения слов доктора о том, что вдыхания иода производят чудеса.
— Вы найдете опору, ищите ее не во мне, хотя я прошу вас
верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и поможет вам.
Но то, что он
в этой временной, ничтожной жизни сделал, как ему казалось, некоторые ничтожные ошибки, мучало его так, как будто и не было того вечного спасения,
в которое он
верил.
Он не
верил в смерть вообще и
в особенности
в ее смерть, несмотря на то, что Лидия Ивановна сказала ему и отец подтвердил это, и потому и после того, как ему сказали, что она умерла, он во время гулянья отыскивал ее.
В смерть, про которую ему так часто говорили, Сережа не
верил совершенно.
Он не
верил в то, что любимые им люди могут умереть, и
в особенности
в то, что он сам умрет.
Событие рождения сына (он был уверен, что будет сын), которое ему обещали, но
в которое он всё-таки не мог
верить, — так оно казалось необыкновенно, — представлялось ему с одной стороны столь огромным и потому невозможным счастьем, с другой стороны — столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному, людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.
—
В свете это ад! — мрачно нахмурившись, быстро проговорил он. — Нельзя представить себе моральных мучений хуже тех, которые она пережила
в Петербурге
в две недели… и я прошу вас
верить этому.
Комиссия, которой поручено было
поверить суммы, доложила собранию, что суммы были все
в целости.
Но
в это время один дворянин из партии Сергея Ивановича сказал, что он слышал, что комиссия не
поверяла сумм, считая поверку оскорблением губернскому предводителю.
― У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения относительно сына, и дело это, которое должно было кончиться давно уже, вот тянется три месяца. Как только будет развод, она выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй»,
в который никто не
верит и который мешает счастью людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение будет определенно, как мое, как твое.
Левин не
поверил бы три месяца тому назад, что мог бы заснуть спокойно
в тех условиях,
в которых он был нынче; чтобы, живя бесцельною, бестолковою жизнию, притом жизнию сверх средств, после пьянства (иначе он не мог назвать того, что было
в клубе), нескладных дружеских отношений с человеком,
в которого когда-то была влюблена жена, и еще более нескладной поездки к женщине, которую нельзя было иначе назвать, как потерянною, и после увлечения своего этою женщиной и огорчения жены, — чтобы при этих условиях он мог заснуть покойно.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова не одними устами. Теперь,
в эту минуту, он знал, что все не только сомнения его, но та невозможность по разуму
верить, которую он знал
в себе, нисколько не мешают ему обращаться к Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как не к Тому,
в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
— Нет, Алексей Александрович! — вскакивая заговорил Облонский, — я не хочу
верить этому! Она так несчастна, как только может быть несчастна женщина, и ты не можешь отказать
в такой….
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. —
Поверишь ли, я провел лето
в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал
в Россию, — надо было к жене да еще
в деревню, — ну, не
поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал старик. Только душу спасать остается. Поехал
в Париж — опять справился.