— К тебе, батюшка, к тебе. Ступай, говорит, к атаману, отдай от меня поклон, скажи, чтобы во
что б ни стало выручил князя. Я-де, говорит, уж вижу, что ему от этого будет корысть богатая, по приметам, дескать, вижу. Пусть, во что б ни стало, выручит князя! Я-де, говорит, этой службы не забуду. А не выручит атаман князя, всякая, говорит, будет напасть на него; исчахнет, говорит, словно былинка; совсем, говорит, пропадет!
Неточные совпадения
— Спроси у ветра, — отвечал Перстень, — откуда он? Спроси у волны перебежной, где живет она? Мы
что стрелы острые с тетивы летим: куда вонзится калена стрела, там и дом ее! В свидетели, — продолжал он, усмехаясь, — мы его княжеской милости не годимся. А если
б мы за
чем другим понадобились, приходи, старичина, к мельнику; он тебе скажет, как отыскать Ванюху Перстня!
Ах, кабы на цветы да не морозы,
И зимой бы цветы расцветали;
Ах, кабы на меня да не кручина,
Ни о
чем бы я не тужила,
Не сидела
б я, подпершися,
Не глядела бы я во чисто поле…
— И вы дали себя перевязать и пересечь, как бабы!
Что за оторопь на вас напала? Руки у вас отсохли аль душа ушла в пяты? Право, смеху достойно! И
что это за боярин средь бело дня напал на опричников? Быть того не может. Пожалуй, и хотели
б они извести опричнину, да жжется! И меня, пожалуй, съели
б, да зуб неймет! Слушай, коли хочешь, чтоб я взял тебе веру, назови того боярина, не то повинися во лжи своей. А не назовешь и не повинишься, несдобровать тебе, детинушка!
— Подойди сюда, князь! — сказал Иоанн. — Мои молодцы исторопились было над тобой. Не прогневайся. У них уж таков обычай, не посмотря в святцы, да бух в колокол! Того не разочтут,
что казнить человека всегда успеешь, а слетит голова, не приставишь. Спасибо Борису. Без него отправили
б тебя на тот свет; не у кого было
б и про Хомяка спросить. Поведай-ка, за
что ты напал на него?
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял,
что хорошо
б жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
— Господи боже мой! — сказал Максим про себя. — Ты зришь мое сердце, ведаешь мои мысли! Ты знаешь, господи,
что я не по гордости моей, не по духу строптивому ослушаюсь батюшки! Прости меня, боже мой, аще преступаю твою заповедь! И ты, моя матушка, прости меня! Покидаю тебя без ведома твоего, уезжаю без благословения; знаю, матушка,
что надорву тебя сердцем, но ты
б не отпустила меня вольною волей! Прости меня, государыня-матушка, не увидишь ты меня боле!
—
Что? — сказала наконец мамка глухим, дребезжащим голосом, — молишься, батюшка? Молись, молись, Иван Васильич! Много тебе еще отмаливаться! Еще
б одни старые грехи лежали на душе твоей! Господь-то милостив; авось и простил бы! А то ведь у тебя
что ни день, то новый грех, а иной раз и по два и по три на день придется!
— Вишь, дурачье! — сказал царевич, обращаясь с усмешкой к Басманову. — Они
б хотели и жен и товар про себя одних держать! Да
чего вы расхныкались? Ступайте себе домой; я, пожалуй, попрошу батюшку за вас, дураков!
— И отдал бы душу, Никита Романыч, — сказал он, — на пятом, много на десятом воре; а достальные все-таки
б зарезали безвинного. Нет; лучше не трогать их, князь; а как станут они обдирать убитого, тогда крикнуть,
что Степка-де взял на себя более Мишки, так они и сами друг друга перережут!
— Не на
чем, государь! — отвечал Перстень. — Кабы знал я,
что это тебя везут, я бы привел с собою не сорок молодцов, а сотенки две; тогда не удрал бы от нас этот Скурлатыч; взяли
б мы его живьем да при тебе бы вздернули. Впрочем, есть у нас, кажись, его стремянный; он же мне старый знакомый, а на безрыбье и рак рыба. Эй, молодец, у тебя он,
что ли?
— Вишь, атаман, — сказал он, — довольно я людей перегубил на своем веку,
что и говорить! Смолоду полюбилась красная рубашка! Бывало, купец ли заартачится, баба ли запищит, хвачу ножом в бок — и конец. Даже и теперь, коли
б случилось кого отправить — рука не дрогнет! Да
что тут! не тебя уверять стать; я чай, и ты довольно народу на тот свет спровадил; не в диковинку тебе, так ли?
Так, глядя на зелень, на небо, на весь божий мир, Максим пел о горемычной своей доле, о золотой волюшке, о матери сырой дуброве. Он приказывал коню нести себя в чужедальнюю сторону,
что без ветру сушит, без морозу знобит. Он поручал ветру отдать поклон матери. Он начинал с первого предмета, попадавшегося на глаза, и высказывал все,
что приходило ему на ум; но голос говорил более слов, а если бы кто услышал эту песню, запала
б она тому в душу и часто, в минуту грусти, приходила бы на память…
Бог знает,
что бы сделал Серебряный. Пожалуй, вышиб бы он чарку из рук разбойника и разорвала
б его на клочья пьяная толпа; но, к счастию, новые крики отвлекли его внимание.
Жаль,
что нас маленько, а то можно
б поколотить!
— Спасибо, князь, спасибо тебе! А коли уж на то пошло, то дай мне разом высказать,
что у меня на душе. Ты, я вижу, не брезгаешь мной. Дозволь же мне, князь, теперь, перед битвой, по древнему христианскому обычаю, побрататься с тобой! Вот и вся моя просьба; не возьми ее во гнев, князь. Если бы знал я наверно,
что доведется нам еще долгое время жить вместе, я
б не просил тебя; уж помнил бы,
что тебе непригоже быть моим названым братом; а теперь…
— Эх, дался тебе этот летник! Разве я по своей охоте его надеваю? Иль ты не знаешь царя? Да и
что мне, в святые себя прочить,
что ли? Уж я и так в Слободе пощусь ему в угождение; ни одной заутрени не проспал; каждую середу и пятницу по сту земных поклонов кладу; как еще лба не расшиб! Кабы тебе пришлось по целым неделям в стихаре ходить, небось и ты
б для перемены летник надел!
— Полно, так ли? А я так думаю,
что татары тебя в торока ввязали
б, как в тот раз, помнишь? Ведь тебе уже не впервой, дело знакомое!
— Нельзя, Борис Федорыч, пора мне к своим! Боюсь, чтоб они с кем не повздорили. Кабы царь был в Слободе, мы прямо
б к нему с повинною пришли, и пусть бы случилось,
что богу угодно; а с здешними душегубцами не убережешься. Хоть мы и в сторонке, под самым лесом остановились, а все же может какой-нибудь объезд наехать!
— Да полно тебе вины-то его высчитывать! — сказала она Иоанну сердито. — Вместо чтоб пожаловать его за то,
что он басурманов разбил, церковь Христову отстоял, а ты только и смотришь, какую
б вину на нем найти. Мало тебе было терзанья на Москве, волк ты этакий!
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только,
что близко; а вы вообразите себе,
что далеко. Как бы я был счастлив, сударыня, если
б мог прижать вас в свои объятия.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо,
что у вас больные такой крепкий табак курят,
что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если
б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если
б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Он не посмотрел бы на то,
что ты чиновник, а, поднявши рубашонку, таких бы засыпал тебе,
что дня
б четыре ты почесывался.
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было
б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.