Неточные совпадения
— Дурень! — вскричал князь, — не
смей станичников
царскими людьми величать! «Ума не приложу, — подумал он. — Особые знаки? Опричники? Что это за слово? Кто эти люди? Как приеду на Москву, обо всем доложу царю. Пусть велит мне сыскать их! Не спущу им, как бог свят, не спущу!»
— Я тебе не слуга, разбойник, — отвечал черный, не показывая боязни, — а тебя повесят, чтобы не
смел трогать
царских людей!
— Слушайте, мошенники, — сказал князь связанным опричникам, — говорите, как вы
смели называться
царскими слугами? Кто вы таковы?
— Я Матвей Хомяк! — отвечал он, — стремянный Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского; служу верно господину моему и царю в опричниках. Метла, что у нас при седле, значит, что мы Русь
метем, выметаем измену из
царской земли; а собачья голова — что мы грызем врагов
царских. Теперь ты ведаешь, кто я; скажи ж и ты, как тебя называть, величать, каким именем помянуть, когда придется тебе шею свернуть?
Никто из опричников не
смел или не хотел вымолвить слова в защиту Вяземского. На всех лицах изображался ужас. Один Малюта в зверских глазах своих не выказывал ничего, кроме готовности приступить сейчас же к исполнению
царских велений, да еще лицо Басманова выражало злобное торжество, хотя он и старался скрыть его под личиною равнодушия.
Игумен и вся братия с трепетом проводили его за ограду, где
царские конюха дожидались с богато убранными конями; и долго еще, после того как царь с своими полчанами скрылся в облаке пыли и не стало более слышно звука конских подков, монахи стояли, потупя очи и не
смея поднять головы.
Исполняя обещание, данное Максиму, Серебряный прямо с
царского двора отправился к матери своего названого брата и отдал ей крест Максимов. Малюты не было дома. Старушка уже знала о смерти сына и приняла Серебряного как родного; но, когда он, окончив свое поручение, простился с нею, она не
посмела его удерживать, боясь возвращения мужа, и только проводила до крыльца с благословениями.
Неточные совпадения
Внесли гроб,
поместили на самой середине пред
царскими дверями, одели полинялым покровом, поставили кругом три подсвечника.
Ласкай меня, // Целуй меня, пригоженький! Пусть видят, // Что я твоя подружка. Горько, больно // Одной бродить! Глядят как на чужую // И девушки и парни. Вот пошла бы // На
царские столы смотреть, а с кем? // Подружки все с дружками, косо смотрят, // Сторонятся; отстань,
мол, не мешай! // С старушками пойти и с стариками — // Насмешками да бранью докорят. // Одной идти, так страшно. Будь дружком, // Пригоженький.
Все побледнело и задрожало вокруг; лейб-фрейлины и лейб-генералы не
смели дохнуть от этого каннибальски-царского поединка глазами, вроде описанного Байроном в «Дон-Жуане».
Мне особенно запомнился один: перед самым
царским проездом полиция
заметила в боковой улице корову.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел в
Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников
поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.