Неточные совпадения
С радостью выехал Серебряный из Вильно, сменил бархатную одежду на блестящие бахтерцы и давай бить литовцев, где только
бог посылал.
—
Бог с ними, — сказала Пашенька, — мало ли что бывает в Иванов день, не приведи
бог увидеть!
— Послушай, Никита Романыч, ведь ты меня забыл, а я помню тебя еще маленького. Отец твой покойный жил со мной рука в руку, душа в душу. Умер он, царствие ему небесное; некому остеречь тебя, некому тебе совета подать, а не завидна твоя доля, видит
бог, не завидна! Коли поедешь в Слободу, пропал ты, князь,
с головою пропал.
Но они утешались пословицей, что наклад
с барышом угол об угол живут, и не переставали ездить в Слободу, говоря: «
Бог милостив, авось доедем».
— Что тебе до моего прозвища, боярин! — отвечал опричник. — Не люблю я его,
бог с ним!
— Ну, батюшка, Никита Романыч, — сказал Михеич, обтирая полою кафтана медвежью кровь
с князя, — набрался ж я страху! Уж я, батюшка, кричал медведю: гу! гу! чтобы бросил он тебя да на меня бы навалился, как этот молодец, дай
бог ему здоровья, череп ему раскроил. А ведь все это затеял вон тот голобородый
с маслеными глазами, что
с крыльца смотрит, тетка его подкурятина! Да куда мы заехали, — прибавил Михеич шепотом, — виданное ли это дело, чтобы среди царского двора медведей
с цепей спускали?
— Царевич! — вскричал Вяземский, — если бы тебе было годков пять поболе да не был бы ты сынок государев, я бы за бесчестие позвал тебя к Москве на Троицкую площадь, мы померялись бы
с тобой, и сам
бог рассудил бы, кому владеть саблей, кому на гуслях играть!
— Надёжа-государь! — отвечал стремянный
с твердостию, — видит
бог, я говорю правду. А казнить меня твоя воля; не боюся я смерти, боюся кривды, и в том шлюсь на целую рать твою!
— Именем
бога живого, — произнес он, — если вы бесы, насланные вражьею силою, — сгиньте! Если вы вправду души казненных мною — дожидайтесь Страшного суда божия! Господь меня
с вами рассудит!
Вот проведал мой молодец,
с чем
бог несет судно. Не сказал никому ни слова, пошел
с утра, засел в кусты, в ус не дует. Проходит час, проходит другой, идут, понатужившись, лямочники, человек двенадцать, один за другим, налегли на ремни, да и кряхтят, высунув языки. Судишко-то, видно, не легонько, да и быстрина-то народу не под силу!
«Вот, — думал князь, отбивая удары, — придется живот положить, не спася царевича! Кабы дал
бог хоть
с полчаса подержаться, авось подоспела бы откуда-нибудь подмога!»
— Нечего делать, — сказал Перстень, — видно, не доспел ему час, а жаль, право! Ну, так и быть, даст
бог, в другой раз не свернется! А теперь дозволь, государь, я тебя
с ребятами до дороги провожу. Совестно мне, государь! Не приходилось бы мне, худому человеку, и говорить
с твоею милостью, да что ж делать, без меня тебе отселе не выбраться!
— Государь, — сказал он, соскакивая
с коня, — вот твоя дорога, вон и Слобода видна. Не пристало нам доле
с твоею царскою милостью оставаться. К тому ж там пыль по дороге встает; должно быть, идут ратные люди. Прости, государь, не взыщи; поневоле
бог свел!
— Да благословит же святая троица и московские чудотворцы нашего великого государя! — произнес он дрожащим голосом, — да продлит прещедрый и премилостивый
бог без счету царские дни его! не тебя ожидал я, князь, но ты послан ко мне от государя, войди в дом мой. Войдите, господа опричники! Прошу вашей милости! А я пойду отслужу благодарственный молебен, а потом сяду
с вами пировать до поздней ночи.
— Боярыня, лебедушка моя, — сказал он
с довольным видом, — да благословит тебя прещедрый господь и московские чудотворцы! Нелегко мне укрыть тебя от княжеских людей, коль, неравно, они сюда наедут! Только уж послужу тебе своею головою, авось
бог нас помилует!
—
С князем-то? Как не узнать, узнал! Что ж, батюшка,
с чем
бог принес?
— Да вот что, хозяин: беда случилась, хуже смерти пришлось; схватили окаянные опричники господина моего, повезли к Слободе
с великою крепостью, сидит он теперь, должно быть, в тюрьме, горем крутит, горе мыкает; а за что сидит, одному
богу ведомо; не сотворил никакого дурна ни перед царем, ни перед господом; постоял лишь за правду, за боярина Морозова да за боярыню его, когда они лукавством своим, среди веселья, на дом напали и дотла разорили.
— Вишь, куда заехали, — сказал Михеич, оглядываясь кругом, — и подлинно тут живой души нет! Подожду, посмотрю, кто такой придет, какого даст совета? Ну, а коли, не дай
бог, кто-нибудь такой придет, что… тьфу!
С нами крестная сила! Дал бы я карачуна этому мельнику, кабы не боярина выручать.
Вспомним пророческое слово: «Аще кая земля оправдится перед
богом, поставляет им царя и судью праведна и всякое подает благодеяние; аще же которая земля прегрешит пред
богом, и поставляет царя и судей не праведна, и наводит на тое землю вся злая!» Останься у нас, сын мой; поживи
с нами.
Когда придет тебе пора ехать, я вместе
с братиею буду молиться, дабы, где ты ни пойдешь,
бог везде исправил путь твой!
— Да наградит тебя
бог, Максим Григорьич!
С твоими деньгами уж не часовню, а целую церковь выстрою! Как приду домой, в Слободу, отслужу молебен и выну просвиру во здравие твое! Вечно буду твоим холопом, Максим Григорьич! Что хочешь приказывай!
—
Бог с вами, бедные люди! — сказал он и схватился за дверь, чтобы выйти.
— Да это она и есть, сокол ты наш, она-то и есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь, родимый ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз
с вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары опять проявились. Переночуй у нас, батюшка ты наш, отец ты наш, сокол ты наш, сохрани
бог, долго ль до беды!
— Да вишь ты, они
с князем-то в дружбе. И теперь, вишь, в одном курене сидят. Ты про князя не говори, неравно, атаман услышит, сохрани
бог!
— Исполать тебе, князь! — прошептал Перстень,
с почтением глядя на Никиту Романовича. — Вишь ты, как их приструнил! Только не давай им одуматься, веди их по дороге в Слободу, а там что
бог даст!
— Максим, — сказал Серебряный, глубоко тронутый, — видит
бог, и я тебе всею душой учинился братом; не хочу разлучаться
с тобою до скончания живота!
— Мне-то как не знать его,
бог с ним! Много грехов отпустится ему за нынешний день. Да ведь и ты знаешь его, Никита Романыч. Это Федька Басманов.
Ведь я думал, она
с ядом, ей-богу, думал!
— Слушай, — вскричал Басманов, хватая его за полу кафтана, — кабы на меня кто другой так посмотрел, я, видит
бог, не спустил бы ему, но
с тобой ссориться не хочу; больно хорошо татар рубишь!
— Грешно, Федор Алексеич! Когда сидишь ты на коне,
с саблей в руке, сердце, глядя на тебя, радуется. И доблесть свою показал ты сегодня, любо смотреть было. Брось же свой бабий обычай, остриги волосы, как
бог велит, сходи на покаяние в Киев или в Соловки, да и вернись на Москву христианином!
Вдоль цветущего берега речки жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая,
с тростника на тростник или, заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во время битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов, как будто б и они были цветы и росли там уже
бог знает сколько времени.
— Боярин Дружина! — сказал торжественно Иоанн, вставая
с своего места, — ты божьим судом очистился предо мною. Господь
бог, чрез одоление врага твоего, показал твою правду, и я не оставлю тебя моею милостью. Не уезжай из Слободы до моего приказа. Но это, — продолжал мрачно Иоанн, — только половина дела. Еще самый суд впереди. Привести сюда Вяземского!
— Войди, Лукьяныч! — сказал приветливо царь. —
С какою тебя вестью
бог принес?
—
Бог с тобой! — сказал царь, доставая горсть золотых из узорного мешка, висевшего на золотой цепочке у его пояса, — на, Вася, ступай, помолись за меня!
— Послушай, князь, ты сам себя не бережешь; такой, видно, уж нрав у тебя; но
бог тебя бережет. Как ты до сих пор ни лез в петлю, а все цел оставался. Должно быть, не написано тебе пропасть ни за что ни про что. Кабы ты
с неделю тому вернулся, не знаю, что бы
с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только не спеши на глаза Ивану Васильевичу; дай мне сперва увидеть его.
— Кабы не был он царь, — сказал мрачно Серебряный, — я знал бы, что мне делать; а теперь ничего в толк не возьму; на него идти
бог не велит, а
с ним мыслить мне невмочь; хоть он меня на клочья разорви,
с опричниной хлеба-соли не поведу!
— Нельзя, Борис Федорыч, пора мне к своим! Боюсь, чтоб они
с кем не повздорили. Кабы царь был в Слободе, мы прямо б к нему
с повинною пришли, и пусть бы случилось, что
богу угодно; а
с здешними душегубцами не убережешься. Хоть мы и в сторонке, под самым лесом остановились, а все же может какой-нибудь объезд наехать!
— «Я, говорит, там
с недельку обожду,
богу помолюсь, а потом повещу Дружине Андреичу; он пришлет за мной!» Нечего было делать, проводил ее, батюшка; там и оставил на руках у игуменьи.
— Благодарю преблагую и пресущест венную троицу, — сказал царь, подымая очи к небу, — зрю надо мною всемогущий промысел божий, яко в то самое время, когда теснят меня враги мои, даже ближние слуги
с лютостью умышляют погубить меня, всемилостивый
бог дарует мне верх и одоление над погаными и славное приращение моих государств! — И, обведя торжествующим взором бояр, он прибавил
с видом угрозы: — Аще господь
бог за нас, никто же на ны! Имеющие уши слышати да слышат!