Неточные совпадения
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился
царю и осушил чашу до капли. Все
на него
смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала
на лице его невольную бледность. Напиток, присланный
царем, был старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что
царь или отпустил вину его, или не знает еще об обиде опричнины.
— А что, Афоня, — прибавил
царь, пристально
смотря на Вяземского, — как покажется тебе сказка слепого Фильки?
Все любопытно
смотрели на Хомяка.
Царь первый прервал молчание.
Многие последовали за ними
посмотреть на казнь; другие остались. Глухой говор раздавался в палате.
Царь обратился к опричникам. Вид его был торжествен.
Царь пристально
посмотрел на Серебряного. Князь
на минуту задумался.
Молится
царь и кладет земные поклоны.
Смотрят на него звезды в окно косящатое,
смотрят светлые, притуманившись, — притуманившись, будто думая: «Ах ты гой еси,
царь Иван Васильевич! Ты затеял дело не в добрый час, ты затеял, нас не спрошаючи: не расти двум колосьям в уровень, не сравнять крутых гор со пригорками, не бывать
на земле безбоярщине!»
— Максимушка, — сказал он, —
на кого же я денежки-то копил?
На кого тружусь и работаю? Не уезжай от меня, останься со мною. Ты еще молод, не поспел еще в ратный строй. Не уезжай от меня! Вспомни, что я тебе отец! Как
посмотрю на тебя, так и прояснится
на душе, словно
царь меня похвалил или к руке пожаловал, а обидь тебя кто, — так, кажется, и съел бы живого!
Царь смотрел на него вопрошающим оком.
— Государь, — шепнул он
царю, — должно быть, его подбил кто-нибудь из тех, что теперь с ним.
Посмотри, вот уже народ ему
на царстве здоровает!
— Гриша, — сказал он, положив обе руки
на плеча Скуратова, — как бишь ты сейчас говорил? Я рублю сучья да ветки, а ствол-то стоит здоровешенек? Гриша, — продолжал
царь, медленно выговаривая каждое слово и
смотря на Малюту с какой-то страшной доверчивостью, — берешься ли ты вырвать с корнем измену?
Налево от двери была лежанка; в переднем углу стояла царская кровать; между лежанкой и кроватью было проделано в стене окно, которое никогда не затворялось ставнем, ибо
царь любил, чтобы первые лучи солнца проникали в его опочивальню. Теперь сквозь окно это
смотрела луна, и серебряный блеск ее играл
на пестрых изразцах лежанки.
— Да что! — сказал Басманов, предаваясь досаде или, может быть, желая только внушить Серебряному доверие, — служишь
царю всею правдой, отдаешь ему и душу и плоть, а он, того и
смотри, посадит тебе какого-нибудь Годунова
на голову!
Место,
на которое указывал гусляр, было приготовлено для самого
царя. Оно состояло из дощатого помоста, покрытого червленым сукном.
На нем были поставлены царские кресла, а торчавшие там копья и рогатины принадлежали опричникам, окружавшим помост. Другие опричники стояли у цепи, протянутой вокруг поля, то есть просторного места, приготовленного для конного или пешего боя,
смотря по уговору бойцов. Они отгоняли народ бердышами и не давали ему напирать
на цепь.
Выпучив глаза и разиня рот, он
смотрел то
на Хомяка, то
на опричников, то
на самого
царя, но не говорил ни слова.
Замешательство стремянного веселило
царя. Он уже
смотрел на предстоящий бой с тем самым любопытством, какое возбуждали в нем представления скоморохов или медвежья травля.
— Ну, прости, Никита Романыч!
Смотри ж ты, не суйся
царю на глаза, погоди, чтоб я прислал за тобой.
Уже часа два дожидались молодцы, потупя очи и не подозревая, что
царь смотрит на них из небольшого окна, проделанного над самым крыльцом и скрытого узорными теремками.
— Так, так, батюшка-государь! — подтвердил Михеич, заикаясь от страха и радости, — его княжеская милость правду изволит говорить!.. Не виделись мы с того дня, как схватили его милость! Дозволь же, батюшка-царь,
на боярина моего
посмотреть! Господи-светы, Никита Романыч! Я уже думал, не придется мне увидеть тебя!
Царь пристально
посмотрел на Михеича, дивясь, что слуга равняется откровенностью своему господину.
И Михеич опять опасливо
посмотрел на царских телохранителей, но тот же час подумал про себя: «Эх, тетка их подкурятина! Уж погублю свою голову, а очищу перед
царем господина моего!»
Михеич с ужасом
посмотрел на Онуфревну, которую
царь все еще держал за душегрейку.
Все опричники с завистью
посмотрели на Серебряного; они уже видели в нем новое возникающее светило, и стоявшие подале от Иоанна уже стали шептаться между собою и выказывать свое неудовольствие, что
царь, без внимания к их заслугам, ставит им
на голову опального пришельца, столбового боярина, древнего княжеского рода.
— Оттого, что ты не хочешь приневолить себя, князь. Вот кабы ты решился перемочь свою прямоту да хотя бы для виду вступил в опричнину, чего мы бы с тобой не сделали! А то,
посмотри на меня; я один бьюсь, как щука об лед; всякого должен опасаться, всякое слово обдумывать; иногда просто голова кругом идет! А было бы нас двое около
царя, и силы бы удвоились. Таких людей, как ты, немного, князь. Скажу тебе прямо: я с нашей первой встречи рассчитывал
на тебя!
Неточные совпадения
А через три дня утром он стоял
на ярмарке в толпе, окружившей часовню,
на которой поднимали флаг, открывая всероссийское торжище. Иноков сказал, что он постарается провести его
на выставку в тот час, когда будет
царь, однако это едва ли удастся, но что, наверное,
царь посетит Главный дом ярмарки и лучше
посмотреть на него там.
Самгин ярко вспомнил, как
на этой площади стояла, преклонив колена пред
царем, толпа «карликовых людей», подумал, что ружья, повозки, собака — все это лишнее, и, вздохнув,
посмотрел налево, где возвышался поседевший купол Исакиевского собора, а над ним опрокинута чаша неба, громадная, но неглубокая и точно выточенная из серого камня.
— Сказано: нельзя
смотреть! — тихо и лениво проговорил штатский, подходя к Самгину и отодвинув его плечом от окна, но занавеску не поправил, и Самгин видел, как мимо окна, не очень быстро, тяжко фыркая дымом, проплыл блестящий паровоз, покатились длинные, новенькие вагоны;
на застекленной площадке последнего сидел, как тритон в домашнем аквариуме, —
царь.
Очень пыльно было в доме, и эта пыльная пустота, обесцвечивая мысли, высасывала их. По комнатам, по двору лениво расхаживала прислуга, Клим
смотрел на нее, как
смотрят из окна вагона
на коров вдали, в полях. Скука заплескивала его, возникая отовсюду, от всех людей, зданий, вещей, от всей массы города, прижавшегося
на берегу тихой, мутной реки. Картины выставки линяли, забывались, как сновидение, и думалось, что их обесцвечивает, поглощает эта маленькая, сизая фигурка
царя.
«Голубое серебро луны», — вспомнил Самгин и, замедлив шаг, снисходительно
посмотрел на конную фигуру
царя в золотом шлеме.