Неточные совпадения
Царь пел, читал, молился столь ревностно, что на лбу всегда
оставались у него знаки крепких земных поклонов.
Многие последовали за ними посмотреть на казнь; другие
остались. Глухой говор раздавался в палате.
Царь обратился к опричникам. Вид его был торжествен.
— Максимушка, — сказал он, — на кого же я денежки-то копил? На кого тружусь и работаю? Не уезжай от меня,
останься со мною. Ты еще молод, не поспел еще в ратный строй. Не уезжай от меня! Вспомни, что я тебе отец! Как посмотрю на тебя, так и прояснится на душе, словно
царь меня похвалил или к руке пожаловал, а обидь тебя кто, — так, кажется, и съел бы живого!
Царь долго
оставался неподвижен. Потом он медленно подошел к образам и упал пред ними на колени.
Намек на Басманова также не прошел даром. В Иоанновом сердце
остался зародыш подозрения и хотя не тотчас пустил в нем корни, но значительно охладил расположение его к своему кравчему, ибо
царь никогда не прощал тому, кого однажды опасался, хотя бы впоследствии и сам признал свое опасение напрасным.
Два раза напускал его
царь, и два раза он долго
оставался в воздухе, бил без промаху всякую птицу и, натешившись вдоволь, спускался опять на золотую рукавицу
царя.
Вспомним пророческое слово: «Аще кая земля оправдится перед богом, поставляет им
царя и судью праведна и всякое подает благодеяние; аще же которая земля прегрешит пред богом, и поставляет
царя и судей не праведна, и наводит на тое землю вся злая!»
Останься у нас, сын мой; поживи с нами.
— Теперь-то и самая пора:
царь, слышно, на богомолье; в Слободе и половины опричников не
осталось!
— Спасибо, спасибо, Никита Романыч, и не след нам разлучаться! Коли, даст бог,
останемся живы, подумаем хорошенько, поищем вместе, что бы нам сделать для родины, какую службу святой Руси сослужить? Быть того не может, чтобы все на Руси пропало, чтоб уж нельзя было и
царю служить иначе, как в опричниках!
Стоит только шепнуть
царю сперва про Вяземского, а там про Малюту, а там и про других, так посмотри, коли мы с тобой не
останемся сам-друг у него в приближении.
В это самое утро к Морозову, который по воле
царя остался в Слободе, явились два стольника с приглашением к царскому столу.
Все в изумлении переглянулись. Но
царь, казалось, ожидал этого ответа. Выражение лица его
осталось спокойно.
Судороги на лице
царя заиграли чаще, но голос
остался по — прежнему спокоен. Морозов стоял как пораженный громом. Багровое лицо его побледнело, кровь отхлынула к сердцу, очи засверкали, а брови сначала заходили, а потом сдвинулись так грозно, что даже вблизи Ивана Васильевича выражение его показалось страшным. Он еще не верил ушам своим; он сомневался, точно ли
царь хочет обесчестить всенародно его, Морозова, гордого боярина, коего заслуги и древняя доблесть были давно всем известны?
— Эх, Никита Романыч, ты, я вижу, все тот же
остался! Что ж бы я сказал
царю? Послушался бы он меня, что ли?
В теперешнее время нам только и есть, что две дороги: или делать, как Курбский, — бежать навсегда из родины, или так, как я, —
оставаться около
царя и искать его милости.
— Куда ты, Никита Романыч?
Останься у меня, переночуй, завтра приедет
царь, я доложу о тебе!
В царской опочивальне стояли две кровати: одна, из голых досок, на которой Иван Васильевич ложился для наказания плоти, в минуты душевных тревог и сердечного раскаянья; другая, более широкая, была покрыта мягкими овчинами, пуховиком и шелковыми подушками. На этой
царь отдыхал, когда ничто не тревожило его мыслей. Правда, это случалось редко, и последняя кровать большею частью
оставалась нетронутою.
Годунов предложил Серебряному
остаться у него в доме до выступления в поход. Этот раз предложение было сделано от души, ибо Борис Федорович, наблюдавший за каждым словом и за каждым движением
царя, заключил, что грозы более не будет и что Иоанн ограничится одною холодностью к Никите Романовичу.
— Зачем, — сказал с мрачным видом Серебряный, — зачем не сложил я голову на татарскую саблю! Зачем не казнил меня
царь, когда я ему повинную принес! Что мне теперь
осталось на свете?
После этого убийства Иоанн, в мрачном отчаянье, созвал Думу, объявил, что хочет идти в монастырь, и приказал приступить к выбору другого
царя. Снисходя, однако, на усиленные просьбы бояр, он согласился
остаться на престоле и ограничился одним покаянием и богатыми вкладами; а вскоре потом снова начались казни. Так, по свидетельству Одерборна, он осудил на смерть две тысячи триста человек за то, что они сдали врагам разные крепости, хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
— Я все, мне кажется, вижу. Робкие, слабые намеки на что-то… Помнится, Достоевский говорит о вечном русском «скитальце» — интеллигенте и его драме. Недавно казалось, что вопрос, наконец, решен, скиталец перестает быть скитальцем, с низов навстречу ему поднимается огромная стихия. Но разве это так? Конечно, сравнительно с прежним есть разница, но разница очень небольшая: мы по-прежнему
остаемся царями в области идеалов и бесприютными скитальцами в жизни.
Неточные совпадения
— У
царя была депутация верноподданных рабочих из Иваново-Вознесенска, он им сказал буквально так: «Самодержавие мое
останется таким, каким оно было встарь». Что он — с ума спятил?
Паровоз сердито дернул, лязгнули сцепления, стукнулись буфера, старик пошатнулся, и огорченный рассказ его стал невнятен. Впервые
царь не вызвал у Самгина никаких мыслей, не пошевелил в нем ничего, мелькнул, исчез, и
остались только поля, небогато покрытые хлебами, маленькие солдатики, скучно воткнутые вдоль пути. Пестрые мужики и бабы смотрели вдаль из-под ладоней, картинно стоял пастух в красной рубахе, вперегонки с поездом бежали дети.
Остался на старом месте только бюст Александра Третьего, но он запылился, солидный нос
царя посерел, уши, тоже серые, стали толще.
Но все же
остается факт: в семье
царя играет какую-то роль… темный человек, малограмотный, продажный.
В субботу вечером явился инспектор и объявил, что я и еще один из нас может идти домой, но что остальные посидят до понедельника. Это предложение показалось мне обидным, и я спросил инспектора, могу ли
остаться; он отступил на шаг, посмотрел на меня с тем грозно грациозным видом, с которым в балетах
цари и герои пляшут гнев, и, сказавши: «Сидите, пожалуй», вышел вон. За последнюю выходку досталось мне дома больше, нежели за всю историю.