— Не взыщи, батюшка, — сказал мельник, вылезая, — виноват, родимый, туг на ухо, иного сразу не пойму! Да к тому ж, нечего греха таить, как стали вы, родимые, долбить в дверь да в стену, я испужался, подумал, оборони боже, уж не станичники ли! Ведь тут, кормильцы, их самые засеки и притоны. Живешь в лесу со страхом, все думаешь: что коли,
не дай бог, навернутся!
— Вишь, куда заехали, — сказал Михеич, оглядываясь кругом, — и подлинно тут живой души нет! Подожду, посмотрю, кто такой придет, какого даст совета? Ну, а коли,
не дай бог, кто-нибудь такой придет, что… тьфу! С нами крестная сила! Дал бы я карачуна этому мельнику, кабы не боярина выручать.
— Ведь добрый парень, — сказал Перстень, глядя ему вслед, — а глуп, хоть кол на голове теши. Пусти его только, разом проврется! Да нечего делать, лучше его нет; он, по крайней мере, не выдаст; постоит и за себя и за нас, коли,
не дай бог, нам круто придется. Ну что, дядя, теперь никто нас не услышит: говори, какая у тебя кручина? Эх, не вовремя она тебя навестила!
Неточные совпадения
Давай ругать царских людей:
бога вы
не боитесь, окаянные!
— От него-то я и еду, батюшка. Меня страх берет. Знаю, что
бог велит любить его, а как посмотрю иной раз, какие дела он творит, так все нутро во мне перевернется. И хотелось бы любить, да сил
не хватает. Как уеду из Слободы да
не будет у меня безвинной крови перед очами, тогда,
даст бог, снова царя полюблю. А
не удастся полюбить, и так ему послужу, только бы
не в опричниках!
«Вот, — думал князь, отбивая удары, — придется живот положить,
не спася царевича! Кабы
дал бог хоть с полчаса подержаться, авось подоспела бы откуда-нибудь подмога!»
— Нечего делать, — сказал Перстень, — видно,
не доспел ему час, а жаль, право! Ну, так и быть,
даст бог, в другой раз
не свернется! А теперь дозволь, государь, я тебя с ребятами до дороги провожу. Совестно мне, государь!
Не приходилось бы мне, худому человеку, и говорить с твоею милостью, да что ж делать, без меня тебе отселе
не выбраться!
—
Дай бог здоровья его царской милости, — подхватил Коршун, внезапно переменив приемы, — почему
не послушать! Коли до ночи
не свихнем языков, можем скрозь до утра рассказывать!
— Слушай, Трифон! Сослужи мне службу нетрудную: как приедешь в Слободу, никому
не заикнись, что меня встретил; а дня через три ступай к матушке, скажи ей, да только ей одной, чтобы никто
не слыхал, скажи, что сын-де твой,
дал бог, здоров, бьет тебе челом.
— Исполать тебе, князь! — прошептал Перстень, с почтением глядя на Никиту Романовича. — Вишь ты, как их приструнил! Только
не давай им одуматься, веди их по дороге в Слободу, а там что
бог даст!
— Спасибо, спасибо, Никита Романыч, и
не след нам разлучаться! Коли,
даст бог, останемся живы, подумаем хорошенько, поищем вместе, что бы нам сделать для родины, какую службу святой Руси сослужить? Быть того
не может, чтобы все на Руси пропало, чтоб уж нельзя было и царю служить иначе, как в опричниках!
— И того
не стану, да и тебе
не дам! Здесь, слава
богу,
не Александрова слобода!
Кому
бог даст одоление, тот будет чист и передо мною, а кто
не вынесет боя, тот, хотя бы и жив остался, тут же приимет казнь от рук палача!
— Прости, государь, холопа твоего! — вскричал он в испуге. — Видя твою нелюбовь ко мне, надрывался я сердцем и, чтоб войти к тебе в милость, выпросил у мельника этого корня. Это тирлич, государь! Мельник
дал мне его, чтоб полюбил ты опять холопа твоего, а замысла на тебя, видит
бог, никакого
не было!
— Послушай, князь, ты сам себя
не бережешь; такой, видно, уж нрав у тебя; но
бог тебя бережет. Как ты до сих пор ни лез в петлю, а все цел оставался. Должно быть,
не написано тебе пропасть ни за что ни про что. Кабы ты с неделю тому вернулся,
не знаю, что бы с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только
не спеши на глаза Ивану Васильевичу;
дай мне сперва увидеть его.
— Уж об этом
не заботься, Борис Федорыч! Я никому
не дам про тебя и помыслить худо,
не только что говорить. Мои станичники и теперь уже молятся о твоем здравии, а если вернутся на родину, то и всем своим ближним закажут.
Дай только
бог уцелеть тебе!
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты, по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и
не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
Дело в том, что Тарантьев мастер был только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но как только нужно было двинуть пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так
не дай Бог что выйдет.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда
не была червонная
дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная
дама!
Бог знает что такое!
Его хозяйка Домнушка // Была куда заботлива, // Зато и долговечности //
Бог не дал ей.
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, //
Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти
не избыть!
— А ты
не трусь!
Бог милостив! // Ты
дай еще целковенький, // Увидишь — удружу! —
Недаром порывается // В Москву, в новорситет!» // А Влас его поглаживал: // «
Дай Бог тебе и серебра, // И золотца,
дай умную, // Здоровую жену!» // —
Не надо мне ни серебра, // Ни золота, а
дай Господь, // Чтоб землякам моим // И каждому крестьянину // Жилось вольготно-весело // На всей святой Руси!