Неточные совпадения
Вот
какого гостя мне
бог подарил!
Воротились мы в домы и долго ждали, не передумает ли царь, не вернется ли? Проходит неделя, получает высокопреосвященный грамоту; пишет государь, что я-де от великой жалости сердца, не хотя ваших изменных дел терпеть, оставляю мои государства и еду-де куда
бог укажет путь мне!
Как пронеслася эта весть, зачался вопль на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
— Ну, батюшка, Никита Романыч, — сказал Михеич, обтирая полою кафтана медвежью кровь с князя, — набрался ж я страху! Уж я, батюшка, кричал медведю: гу! гу! чтобы бросил он тебя да на меня бы навалился,
как этот молодец, дай
бог ему здоровья, череп ему раскроил. А ведь все это затеял вон тот голобородый с маслеными глазами, что с крыльца смотрит, тетка его подкурятина! Да куда мы заехали, — прибавил Михеич шепотом, — виданное ли это дело, чтобы среди царского двора медведей с цепей спускали?
— От него-то я и еду, батюшка. Меня страх берет. Знаю, что
бог велит любить его, а
как посмотрю иной раз,
какие дела он творит, так все нутро во мне перевернется. И хотелось бы любить, да сил не хватает.
Как уеду из Слободы да не будет у меня безвинной крови перед очами, тогда, даст
бог, снова царя полюблю. А не удастся полюбить, и так ему послужу, только бы не в опричниках!
Как обнадежишь тебя, куда и страх девался; уж и гнать меня вздумал: ступай, мол, с
богом!
— Видишь, государь,
как бы тебе сказать. Вот, примерно, вспомни, когда ты при смерти лежал, дай
бог тебе много лет здравствовать! а бояре-то на тебя, трудного, заговор затеяли. Ведь у них был тогда старшой, примерно, братец твой Володимир Андреич!
—
Как? — сказал он, — это сам царевич? Сын государев? Так вот за кого
бог привел постоять! Так вот кого они, собаки, связамши везли!
— Вишь,
как господь тебя соблюл, боярыня, — сказал незнакомый старик, любопытно вглядываясь в черты Елены, — ведь возьми конь немного левее, прямо попала бы в плёс; ну да и конь-то привычный, — продолжал он про себя, — место ему знакомо; слава
богу, не в первый раз на мельнице!
— Ах,
бог ты мой,
как бы коня-то схоронить, чтоб не догадалися!
— Не взыщи, батюшка, — сказал мельник, вылезая, — виноват, родимый, туг на ухо, иного сразу не пойму! Да к тому ж, нечего греха таить,
как стали вы, родимые, долбить в дверь да в стену, я испужался, подумал, оборони боже, уж не станичники ли! Ведь тут, кормильцы, их самые засеки и притоны. Живешь в лесу со страхом, все думаешь: что коли, не дай
бог, навернутся!
— А вот посмотрим, родимые! Эх, батюшки-светы! Да кто ж это так секанул-то его? Вот будь на полвершка пониже,
как раз бы висок рассек! Ну, соблюл его
бог! А здесь-то? Плечо мало не до кости прорубано! Эх, должно быть, ловок рубиться, кто так хватил его милость!
Кабы Вяземский был здоров, то скрыть от него боярыню было б ой
как опасно, а выдать ее куда
как выгодно! Но Вяземский оправится ль, нет ли, еще
бог весть! А Морозов не оставит услуги без награды. Да и Серебряный-то, видно, любит не на шутку боярыню, коль порубил за нее князя. Стало быть, думал мельник, Вяземский меня теперь не обидит, а Серебряный и Морозов, каждый скажет мне спасибо, коль я выручу боярыню.
— Оборони
бог, родимые! Коней можно привязать, чтоб не ели травы; одну ночку не беда, и так простоят! А вас, государи, прошу покорно, уважьте мою камору; нет в ней ни сена, ни соломы, земля голая. Здесь не то, что постоялый двор. Вот только,
как будете спать ложиться, так не забудьте перед сном прочитать молитву от ночного страха… оно здесь нечисто!
Дай
бог ему здоровья, вишь,
как порубил того-то, то есть Вяземского-то!
— С князем-то?
Как не узнать, узнал! Что ж, батюшка, с чем
бог принес?
— Вишь, куда заехали, — сказал Михеич, оглядываясь кругом, — и подлинно тут живой души нет! Подожду, посмотрю, кто такой придет,
какого даст совета? Ну, а коли, не дай
бог, кто-нибудь такой придет, что… тьфу! С нами крестная сила! Дал бы я карачуна этому мельнику, кабы не боярина выручать.
— Ведь добрый парень, — сказал Перстень, глядя ему вслед, — а глуп, хоть кол на голове теши. Пусти его только, разом проврется! Да нечего делать, лучше его нет; он, по крайней мере, не выдаст; постоит и за себя и за нас, коли, не дай
бог, нам круто придется. Ну что, дядя, теперь никто нас не услышит: говори,
какая у тебя кручина? Эх, не вовремя она тебя навестила!
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, — доброго здоровья!
Как твоя милость здравствует? Так вот где ты, Максим Григорьич! А мы в Слободе думали, что ты и невесть куда пропал! Ну ж
как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь, чему и верить. Ну, слава
богу, добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
— Да наградит тебя
бог, Максим Григорьич! С твоими деньгами уж не часовню, а целую церковь выстрою!
Как приду домой, в Слободу, отслужу молебен и выну просвиру во здравие твое! Вечно буду твоим холопом, Максим Григорьич! Что хочешь приказывай!
— Слушай, Трифон! Сослужи мне службу нетрудную:
как приедешь в Слободу, никому не заикнись, что меня встретил; а дня через три ступай к матушке, скажи ей, да только ей одной, чтобы никто не слыхал, скажи, что сын-де твой, дал
бог, здоров, бьет тебе челом.
— Ребята! — продолжал Никита Романович, — этот молодец не из тех, что вас обидели; я его знаю; он такой же враг опричнине,
как и вы. Сохрани вас
бог тронуть его хоть пальцем! А теперь нечего мешкать: берите оружие, стройтесь по сотням, я веду вас!
— Исполать тебе, князь! — прошептал Перстень, с почтением глядя на Никиту Романовича. — Вишь ты,
как их приструнил! Только не давай им одуматься, веди их по дороге в Слободу, а там что
бог даст!
— Ребята, — продолжал Никита Романович, — кто из нас
богу не грешен! Так искупим же теперь грехи наши, заслужим себе прощение от господа, ударим все,
как мы есть, на врагов церкви и земли Русской!
— Спасибо, спасибо, Никита Романыч, и не след нам разлучаться! Коли, даст
бог, останемся живы, подумаем хорошенько, поищем вместе, что бы нам сделать для родины,
какую службу святой Руси сослужить? Быть того не может, чтобы все на Руси пропало, чтоб уж нельзя было и царю служить иначе,
как в опричниках!
— Мне-то
как не знать его,
бог с ним! Много грехов отпустится ему за нынешний день. Да ведь и ты знаешь его, Никита Романыч. Это Федька Басманов.
— Я говорил, Никита Романыч, что
бог стоит за нас… смотри,
как они рассыпались… а у меня уж и в глазах темнеет… ох, не хотелось бы умереть теперь!..
Вдоль цветущего берега речки жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая, с тростника на тростник или, заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во время битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов,
как будто б и они были цветы и росли там уже
бог знает сколько времени.
— Эх, конь! — говорил он, топая ногами и хватаясь в восхищении за голову, — экий конь! подумаешь. И не видывал такого коня! Ведь всякие перебывали, а небось такого
бог не послал! Что бы, — прибавил он про себя, — что бы было в ту пору этому седоку,
как он есть, на Поганую Лужу выехать! Слышь ты, — продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь ты, дурень, который конь тебе боле по сердцу?
— Войди, Лукьяныч! — сказал приветливо царь. — С
какою тебя вестью
бог принес?
— Послушай, князь, ты сам себя не бережешь; такой, видно, уж нрав у тебя; но
бог тебя бережет.
Как ты до сих пор ни лез в петлю, а все цел оставался. Должно быть, не написано тебе пропасть ни за что ни про что. Кабы ты с неделю тому вернулся, не знаю, что бы с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только не спеши на глаза Ивану Васильевичу; дай мне сперва увидеть его.
— Вишь! — проговорил Иоанн, покачивая головой и
как будто принимая большое участие в сыновьях Михеича. — Ну, что ж делать, старичок, этих
бог прибрал, других наживешь!
— Что ж, — сказал царь,
как бы желая утешить стремянного, — еще, даст
бог, другую хозяйку найдешь!
— Великий государь, — ответил Кольцо, собирая все свое присутствие духа, — не заслужил я еще тогда твоей великой милости. Совестно мне было тебе на глаза показаться; а когда князь Никита Романыч повел к тебе товарищей, я вернулся опять на Волгу, к Ермаку Тимофеичу, не приведет ли
бог какую новую службу тебе сослужить!
Вправду ли Иоанн не ведал о смерти Серебряного или притворился, что не ведает, чтоб этим показать,
как мало он дорожит теми, кто не ищет его милости,
бог весть! Если же в самом деле он только теперь узнал о его участи, то пожалел ли о нем или нет, это также трудно решить; только на лице Иоанна не написалось сожаления. Он, по-видимому, остался так же равнодушен,
как и до полученного им ответа.
Да поможет
бог и нам изгладить из сердец наших последние следы того страшного времени, влияние которого,
как наследственная болезнь, еще долго потом переходило в жизнь нашу от поколения к поколению.