Неточные совпадения
— Батюшка, умилосердись! что ж мне делать, старику? Что увижу, то и скажу; что после случится, в том один бог властен! А если
твоя княжеская милость меня казнить собирается, так лучше я и
дела не начну!
— Кабы ты, Никитушка, остался у меня, может, и простыл бы гнев царский, может, мы с высокопреосвященным и уладили б
твое дело, а теперь ты попадешь как смола на уголья!
— Государь! — вскричал Малюта, —
дело неслыханное! Измена, бунт на
твою царскую милость!
— Государь, — произнес Малюта в сильном волнении, — между добрыми слугами
твоими теперь много пьяных, много таких, которые говорят, не помня, не спрошаючи разума! Не вели искать этого бражника, государь! Протрезвится, сам не поверит, какую речь пьяным
делом держал!
— Эх, государь! — поспешил сказать Малюта, — куда
твоя милость ни велит вписать Максима, везде готов он служить по указу
твоему! Да поди домой, Максим, поздно; скажи матери, чтобы не ждала меня; у нас
дело в тюрьме: Колычевых пытаем. Поди, Максим, поди!
Как услышал князя Серебряного, как узнал, что он
твой объезд за душегубство разбил и не заперся перед царем в своем правом
деле, но как мученик пошел за него на смерть, — тогда забилось к нему сердце мое, как ни к кому еще не бивалось, и вышло из мысли моей колебание, и стало мне ясно как
день, что не на вашей стороне правда!
— Что? — сказала наконец мамка глухим, дребезжащим голосом, — молишься, батюшка? Молись, молись, Иван Васильич! Много тебе еще отмаливаться! Еще б одни старые грехи лежали на душе
твоей! Господь-то милостив; авось и простил бы! А то ведь у тебя что ни
день, то новый грех, а иной раз и по два и по три на
день придется!
— Да что ты сегодня за столом сделал? За что отравил боярина-то? Ты думал, я и не знаю! Что? чего брови-то хмуришь? Вот погоди, как пробьет
твой смертный час; погоди только! Уж привяжутся к тебе грехи
твои, как тысячи тысяч пудов; уж потянут тебя на
дно адово! А дьяволы-то подскочат, да и подхватят тебя на крючья!
— Старая дура? — повторила она, — я старая дура? Вспомянете вы меня на том свете, оба вспомянете! Все
твои поплечники, Ваня, все примут мзду свою, еще в сей жизни примут, и Грязной, и Басманов, и Вяземский; комуждо воздается по
делам его, а этот, — продолжала она, указывая клюкою на Малюту, — этот не примет мзды своей: по его
делам нет и муки на земле; его мука на
дне адовом; там ему и место готово; ждут его дьяволы и радуются ему! И тебе есть там место, Ваня, великое, теплое место!
— А знаешь ли, — продолжал строго царевич, — что таким князьям, как ты, высокие хоромы на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь? Не сослужи ты мне службы сегодня, я велел бы тем ратникам всех вас перехватать да к Слободе привести. Но ради сегодняшнего
дела я
твое прежнее воровство на милость кладу и батюшке-царю за тебя слово замолвлю, коли ты ему повинную принесешь!
— Когда я тебя увидел в церкви, беззащитную сироту, в тот
день, как хотели выдать тебя насильно за Вяземского, я решился спасти тебя от постылого мужа, но хотел
твоей клятвы, что не посрамишь ты седых волос моих.
— Я опричник! слышишь, боярин, я опричник! Нет у меня чести! Полюбилась мне жена
твоя, слышишь, боярин! Не боюся студного
дела; всю Москву пущу на дым, а добуду Елену!
— Ну, за это люблю. Иди куда поведут, а не спрашивай: кудь? Расшибут тебе голову, не
твое дело, про то мы будем знать, а тебе какая нужда! Ну, смотри ж, взялся за гуж, не говори: не дюж; попятишься назад, раком назову!
— Уж
дней пять
твой князь в тюрьме! — сказал он шепотом, продолжая перебирать лады. — Я все разузнал. Завтра ему карачун. Сидит он в большой тюрьме, против Малютина дома. С которого конца петуха пускать?
— Ты чего на меня смотришь? — сказала Онуфревна. — Ты только безвинных губишь, а лихого человека распознать, видно, не
твое дело. Чутья-то у тебя на это не хватит, рыжий пес!
А супостатам
твоим вечно б икалось и голодалось; каждый бы
день их дугою корчило, бараньим рогом коробило!
— Слушай, Трифон! Сослужи мне службу нетрудную: как приедешь в Слободу, никому не заикнись, что меня встретил; а
дня через три ступай к матушке, скажи ей, да только ей одной, чтобы никто не слыхал, скажи, что сын-де
твой, дал бог, здоров, бьет тебе челом.
— Полно бога гневить, Максим Григорьич! — прервал его Серебряный, — чем ты не брат мне? Знаю, что мой род честнее
твоего, да то
дело думное и разрядное; а здесь, перед татарами, в чистом поле, мы равны, Максим Григорьич, да везде равны, где стоим пред богом, а не пред людьми. Побратаемся, Максим Григорьич!
— Нет, боярин. Где я пройду, там тебе не проехать. Я в Слободе буду прежде тебя, и если бы мы встретились, ты меня не узнавай; а впрочем, мы и не встретимся; я до
твоего приезда уйду; надо только кое-какие
дела покончить.
— Опальника-то
твоего? — сказал Басманов, скрывая свое смущение под свойственным ему бесстыдством, — да чем же, коли не виселицей? Ведь он ушел из тюрьмы да с своими станичниками чуть
дела не испортил. Кабы не переполошил он татар, мы бы всех, как перепелов, накрыли.
— Государь, пусть будет по-твоему! Я стар и хвор, давно не надевал служилой брони; но в божьем суде не сила берет, а правое
дело! Уповаю на помощь господа, что не оставит он меня в правом
деле моем, покажет пред
твоею милостью и пред всеми людьми неправду врага моего!
— Боярин Дружина! — сказал торжественно Иоанн, вставая с своего места, — ты божьим судом очистился предо мною. Господь бог, чрез одоление врага
твоего, показал
твою правду, и я не оставлю тебя моею милостью. Не уезжай из Слободы до моего приказа. Но это, — продолжал мрачно Иоанн, — только половина
дела. Еще самый суд впереди. Привести сюда Вяземского!
Не берег я головы ни в ратном
деле, ни в Думе боярской, спорил, в малолетство
твое, за тебя и за матушку
твою с Шуйскими и с Вольскими!
— Прости, Никита Романыч, — повторил он, обнимая Серебряного, — бог не без милости, авось и уладится
твое дело!
— Зверь ты этакий! — сказала она, встречая его на крыльце, — как тебя еще земля держит, зверя плотоядного? Кровью от тебя пахнет, душегубец! Как смел ты к святому угоднику Сергию явиться после
твоего московского
дела? Гром господень убьет тебя, окаянного, вместе с дьявольским полком
твоим!
— Молчи, старуха! — сказал строго Иоанн, — не
твое бабье
дело указывать мне!
— Было двое сыновей, батюшка, да обоих господь прибрал. Оба на
твоем государском
деле под Полоцком полегли, когда мы с Никитой Романычем да с князем Пронским Полоцк выручали. Старшему сыну, Василью, вражий лях, налетев, саблей голову раскроил, а меньшему-то, Степану, из пищали грудь прострелили, сквозь самый наплечник, вот настолько повыше левого соска!
Два молебна завтра отслужу, один за
твое здоровье, а другой — что соблюл меня господь от этой ведьмы, не дал надо мною такому скверному
делу совершиться!
— И на этом благодарим
твою царскую милость, — ответил Кольцо, вторично кланяясь. — Это
дело доброе; только не пожалей уж, великий государь, поверх попов, и оружия дать нам сколько можно, и зелья огнестрельного поболе!