Неточные совпадения
Виновата ли была Елена Дмитриевна, что образ этого витязя преследовал ее везде, и дома, и в церкви, и
днем, и ночью, и с упреком говорил ей: «Елена! Ты не сдержала своего слова, ты не дождалась
моего возврата, ты обманула меня!..»
Воротились мы в домы и долго ждали, не передумает ли царь, не вернется ли? Проходит неделя, получает высокопреосвященный грамоту; пишет государь, что я-де от великой жалости сердца, не хотя ваших изменных
дел терпеть, оставляю
мои государства и еду-де куда бог укажет путь мне! Как пронеслася эта весть, зачался вопль на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
«Ну, говорит, не быть же боле тебе, неучу, при
моем саадаке, а из чужого лука стрелять не стану!» С этого
дня пошел Борис в гору, да посмотри, князь, куда уйдет еще!
— Афанасий, — продолжал царь, — я этими
днями еду молиться в Суздаль, а ты ступай на Москву к боярину Дружине Морозову, спроси его о здоровье, скажи, что я-де прислал тебя снять с него
мою опалу… Да возьми, — прибавил он значительно, — возьми с собой, для почету, поболе опричников!
Кровь видят все; она красна, всякому бросается в глаза; а сердечного плача
моего никто не зрит; слезы бесцветно падают мне на душу, но, словно смола горячая, проедают, прожигают ее насквозь по вся
дни!
— Ступайте все, — сказал он, — каждый к своему
делу! Земским ведать приказы по-прежнему, а опричникам, избранным слугам и полчанам
моим, помнить свое крестное целование и не смущаться тем, что я сегодня простил Никиту: несть бо в сердце
моем лицеприятия ни к ближним, ни к дальним!
Как услышал князя Серебряного, как узнал, что он твой объезд за душегубство разбил и не заперся перед царем в своем правом
деле, но как мученик пошел за него на смерть, — тогда забилось к нему сердце
мое, как ни к кому еще не бивалось, и вышло из мысли
моей колебание, и стало мне ясно как
день, что не на вашей стороне правда!
— Не житье мне здесь, батюшка, не житье! Не по силам дома оставаться! Невмоготу слышать вой да плач по вся
дни, невтерпеж видеть, что отец
мой…
— Да благословит же святая троица и московские чудотворцы нашего великого государя! — произнес он дрожащим голосом, — да продлит прещедрый и премилостивый бог без счету царские
дни его! не тебя ожидал я, князь, но ты послан ко мне от государя, войди в дом
мой. Войдите, господа опричники! Прошу вашей милости! А я пойду отслужу благодарственный молебен, а потом сяду с вами пировать до поздней ночи.
— Когда я тебя увидел в церкви, беззащитную сироту, в тот
день, как хотели выдать тебя насильно за Вяземского, я решился спасти тебя от постылого мужа, но хотел твоей клятвы, что не посрамишь ты седых волос
моих.
Скажи, Елена, ужели в самом
деле вы думали, что я не угадаю вашего замысла, дам себя одурачить, не сумею наказать жену вероломную и злодея
моего, ее сводчика?
Что ж, Максим Григорьич, поверишь ли? как приехал на то урочище, вижу: в самом
деле сосна, и на ней сидит
мой Адраган, точь-в-точь как говорил святой!
— Полно бога гневить, Максим Григорьич! — прервал его Серебряный, — чем ты не брат мне? Знаю, что
мой род честнее твоего, да то
дело думное и разрядное; а здесь, перед татарами, в чистом поле, мы равны, Максим Григорьич, да везде равны, где стоим пред богом, а не пред людьми. Побратаемся, Максим Григорьич!
— Нет, ребятушки, — сказал Перстень, — меня не просите. Коли вы и не пойдете с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину. Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел будет. Идите с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана, а лучше послушайтесь
моего совета, идите с князем; не верится мне после нашего
дела, чтобы царь и его и вас не простил!
— Так и быть, — сказал он с притворною горестью, — хоть и тошно мне будет без тебя, сироте одинокому, и дела-то государские, пожалуй, замутятся, да уж нечего делать, промаюсь как-нибудь
моим слабым разумом. Ступай себе, Федя, на все четыре стороны! Я тебя насильно держать не стану.
— Ступай, — сказал он после краткого молчания, — я это
дело разберу; а из Слободы погоди уезжать до
моего приказа.
— Встань, — сказал царь, — и расскажи
дело по ряду. Коли кто из
моих обидел тебя, не спущу я ему, будь он хотя самый близкий ко мне человек.
Чур слову конец,
моему делу венец!»
— Боярин Дружина! — сказал торжественно Иоанн, вставая с своего места, — ты божьим судом очистился предо мною. Господь бог, чрез одоление врага твоего, показал твою правду, и я не оставлю тебя
моею милостью. Не уезжай из Слободы до
моего приказа. Но это, — продолжал мрачно Иоанн, — только половина
дела. Еще самый суд впереди. Привести сюда Вяземского!
— Да, — продолжал спокойно Иоанн, — боярин подлинно стар, но разум его молод не по летам. Больно он любит шутить. Я тоже люблю шутить и в свободное от
дела и молитвы время я не прочь от веселья. Но с того
дня, как умер шут
мой Ногтев, некому потешать меня. Дружине, я вижу, это ремесло по сердцу; я же обещал не оставить его
моею милостию, а потому жалую его
моим первым шутом. Подать сюда кафтан Ногтева и надеть на боярина!
И в оный страшный
день предстану и я перед вечным судьею, предстану в этой самой одежде и потребую обратно
моей чести, что ты отнял у меня на земле!
— Люди московские! — сказал Иоанн, указывая на осужденных, — се зрите
моих и ваших злодеев! Они, забыв крестное свое целование, теснили вас от имени
моего и, не страшася суда божия, грабили животы ваши и губили народ, который я же их поставил боронити. И се ныне приимут, по
делам своим, достойную мзду!
— В Медведевке? — сказал Иоанн и усмехнулся. — Это, должно быть, когда ты Хомяка и с объездом его шелепугами отшлепал? Я это
дело помню. Я отпустил тебе эту первую вину, а был ты, по уговору нашему, посажен за новую вину, когда ты вдругорядь на
моих людей у Морозова напал. Что скажешь на это?
— Так, так, батюшка-государь! — подтвердил Михеич, заикаясь от страха и радости, — его княжеская милость правду изволит говорить!.. Не виделись мы с того
дня, как схватили его милость! Дозволь же, батюшка-царь, на боярина
моего посмотреть! Господи-светы, Никита Романыч! Я уже думал, не придется мне увидеть тебя!