Неточные совпадения
Володя ушел от
капитана, почти влюбленный в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и
пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его было не так-то легко. Долго ходил он по корвету, пока, наконец, не увидал на кубрике [Кубрик — матросское помещение в палубе, передней части судна.] маленького, широкоплечего и плотного брюнета
с несоразмерно большим туловищем на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора в «Руслане»,
с заросшим волосами лицом и длинными усами.
— Ну,
пойди, покажи-ка нам твою конурку, Володя, — говорил маленький адмирал, подходя к Володе после нескольких минут разговора
с капитаном. — А ваш корвет в образцовом порядке, — прибавил адмирал, окидывая своим быстрым и знающим морским глазом и палубу, и рангоут. — Приятно быть на таком судне.
А
капитан, слушая все эти словечки, серьезный и сдержанный, стоял на мостике и только морщился. Все,
слава богу, было исправлено — кливер
с шумом взвился.
— И хоть бы что, — продолжал Бастрюков, — Егорка только приходил в большую отчаянность… Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов, что нет
с Кирюшкиным никакого сладу и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, — адмирал у нас на эскадре законный человек был, —
пошел к
капитану и докладывает: «Так мол, и так. Никак не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте, говорит, по форме арестантом сделать, потому, говорит, совсем беспардонный человек»…
— Доброго утра, Андрей Николаевич! — проговорил
капитан, пожимая руку старшего офицера. — Доброго здоровья, Василий Васильевич! — приветствовал он мичмана Лопатина, обмениваясь
с ним рукопожатием. — Что, как
идем? Узлов восемь? — спросил
капитан, взглянув за борт.
Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны,
с которыми, как в старину говорили,
капитану можно было спокойно спать, зная, что такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и
идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.
Уже одиннадцатый час. Попыхивая дымком, «Коршун»
идет полным ходом, узлов по десяти в час, по штилевшему океану. Близость экватора дает себя знать нестерпимым зноем. Тент, стоящий над головами, защищает мало. Жара ужасающая, и жажда страшная.
Капитан любезно прислал гардемаринам несколько бутылок сиропа и аршада, и все
с жадностью утоляют жажду.
Так прошло полтора месяца — всем опротивело это печелийское сидение, как вдруг однажды адмирал потребовал
капитана к себе, и вернувшийся
капитан поздравил всех
с радостной вестью о том, что корвет на следующее утро
идет в
С.-Франциско.
А на другой день, когда корвет уже был далеко от
С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил на офицерскую вахту
с 8 до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и на горизонт, и на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного судна, то казалось, что на горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!»,
посылал за
капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
А там их ждали важные новости. Утром пришел пароход из
С.-Франциско и привез из России почту. В числе бумаг, полученных
капитаном, был приказ об отмене телесных наказаний и приказ о назначении контр-адмирала Корнева начальником эскадры Тихого океана. Он уже в Гонконге на корвете «Витязь», и от него получено предписание:
идти «Коршуну» в Хакодате и там дожидаться адмирала.
Однако разговор кое-как
шел и, верно, продолжался бы долее ввиду решительного нежелания гостей отойти от стола
с закуской, если бы
капитан не пригласил их садиться за стол и не усадил королеву между собой и доктором Федором Васильевичем, чем вызвал, как показалось Володе, быть может, и слишком самонадеянно, маленькую гримаску на лице королевы, не имевшей, по всей вероятности, должного понятия о незначительном чине Володи, обязывающем его сесть на конце стола, который моряки называют «баком», в отличие от «кормы», где сидят старшие в чине.
И
с этими словами, не особенно, впрочем, приятными для Володи, вообразившего, что его переведут
с «Коршуна» на адмиральский корвет, адмирал круто повернулся и
пошел к команде, попросив
капитана остаться на шканцах.
— Он
с нами
идет. Завтра перебирается… но вы не печальтесь… только до Шанхая! — прибавил, улыбаясь,
капитан. — А оттуда мы
пойдем в отдельное плавание.
Когда Володя от адмирала
пошел к
капитану, чтобы сообщить о своей командировке,
капитан поздравил его
с таким поручением.
— Так долго ли было до греха, доктор? — продолжал
капитан. — И у нас по борту прошло судно… Помните, Степан Ильич? Если бы мы не услышали вовремя колокола… какая-нибудь минута разницы, не успей мы крикнуть рулевым положить руль на борт, было бы столкновение… Правила предписывают в таком тумане
идти самым тихим ходом… А я между тем
шел самым полным… Как видите, полный состав преступления
с известной точки зрения.
Неточные совпадения
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей, и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и
пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я
с благоговением посмотрел на штабс-капитана…
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен
шел в это время по шканцам
с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние
капитана.
Между тем внушительный диалог приходил на ум
капитану все реже и реже, так как Грэй
шел к цели
с стиснутыми зубами и побледневшим лицом.
Мы встали из-за стола.
Капитан с капитаншею отправились спать; а я
пошел к Швабрину,
с которым и провел целый вечер.
Адмирал не хотел, однако ж, напрасно держать их в страхе: он предполагал объявить им, что мы воротимся не прежде весны, но только хотел сказать это уходя, чтобы они не делали возражений. Оттого им
послали объявить об этом, когда мы уже снимались
с якоря. На прощанье Тсутсуй и губернаторы прислали еще недосланные подарки, первый бездну ящиков адмиралу, Посьету,
капитану и мне, вторые — живности и зелени для всех.