Неточные совпадения
Целых два дня все время, свободное от вахт, наш
молодой моряк писал письмо-монстр домой. В этом письме он описывал и бурю в Немецком море, и спасение погибавших, и лондонские свои впечатления, и горячо благодарил дядю-адмирала за то, что дядя дал ему возможность посетить этот город.
В бешенстве обругавший мичмана и получивший от оскорбленного
молодого человека в ответ еще большую дерзость,
адмирал, в первую минуту готовый расстрелять дерзкого, одумавшись, не только не преследовал нарушителя дисциплины, но еще первый извинился перед ним, понимая, что нарушение дисциплины вызвано им самим.
Взбежав по трапу мимо фалрепных с живостью
молодого человека, на палубу выскочил небольшого роста, плотный, коренастый, широкоплечий человек лет за сорок, в черном люстриновом сюртуке, с аксельбантами свитского
адмирала, с отложным неформенным воротником, открывавшим белоснежные воротнички сорочки.
Заботясь не об одном только морском образовании
молодых моряков и зная, как мало в смысле общего образования давал морской корпус,
адмирал рекомендовал книги для чтения и заставлял переводить с иностранных языков разные отрывки из лоций или из морской истории.
И англичанка так внимательно слушала рассказы
молодого человека, полные откровенности и какой-то наивной сердечности, и так ласково улыбалась своими серыми глазами, когда Ашанин приносил ей снизу шаль или стакан лимонада со льдом, что другой ее кавалер, английский офицер, ехавший на Ванкувер, плотный рыжий господин лет за тридцать, с рачьими глазами, стал хмуриться, а наш юный моряк, напротив, был полон восторга и, признаться, начинал сожалеть, что
адмирал дал ему командировку в Сайгон, а не в Гонконг.
Молодой су-льетенант тотчас же рассыпался в любезностях и попросил подождать минутку: он сию минуту доложит
адмиралу и не сомневается, что русского офицера тотчас же примут. И действительно, не прошло и минуты, как офицер вернулся и ввел Ашанина в комнату рядом с приемной — кабинет
адмирала.
Почти в ту же секунду подбежал на рысях
молодой мичман, флаг-офицер
адмирала, и замер в ожидании, приложив руку к козырьку фуражки.
Признавая, что Корнев лихой моряк и честнейший человек, все эти
молодые люди, которые только позже поняли значение
адмирала, как морского учителя, видели в нем только отчаянного «разносителя» и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота.
Очень рад, что у меня на эскадре такой способный
молодой человек! — заключил
адмирал.
Ашанин благоразумно молчал, понимая, что говорить в эти минуты что-нибудь
адмиралу было бы бесполезно. И он тоскливо думал, что теперь уж все кончено: он не останется на «Коршуне» и не вернется в Россию вместе с Василием Федоровичем. Примолк и
адмирал и смотрел в упор на серьезное и печальное лицо
молодого человека. И гнев его, казалось, начинал проходить, в глазах уже не было молний.
— А я вас не благодарю за то, что вы не хотите служить при мне! — полушутя сказал
адмирал. — Не благодарю! Но вижу, что вы… славный, я вам скажу,
молодой человек… И я буду жаловаться на вас Василию Федоровичу: он лишил меня хорошего флаг-гардемарина!
После экзамена представление о производстве в мичмана гардемаринов было послано в Петербург, и
адмирал заботливо просил, чтобы о производстве было сообщено ему по телеграфу, и в то же время телеграфировал своему знакомому выслать двадцать пар мичманских эполет, чтобы поздравить ими
молодых мичманов, как только будет получена телеграмма об их производстве. Об этом он, конечно, никому не сказал и заранее радовался при мысли об удовольствии, которое он доставит
молодым людям, которым так от него доставалось.
И
молодая миссис, по-видимому, довольно холодно отнеслась к Ашанину, несколько возмужавшему, с недавно пробившимися усиками и пушком на щеках, намекающим на бакенбарды, в только что обновленном шитом мичманском мундире и в эполетах, подаренных
адмиралом.