А в гардемаринской каюте Ашанин сцепился с долговязым и худым, как щепка, гардемарином Кошкиным, который — о, ужас! — находил, что капитан слишком «гуманничает», и, несмотря на общие протесты, мужественно заявил, что когда он, Кошкин,
будет командиром, то… сделайте одолжение, он разных этих поблажек давать не будет… Он будет действовать по закону… Ни шага от закона… «Закон, а я его исполнитель… и ничего более». И в доказательство этого Кошкин усиленно бил себя в грудь.
Неточные совпадения
И, главное, не
будет его более зудить «лукавый царедворец», как называли кадеты своего ротного
командира, обращавшего особенное и едва ли не преимущественное внимание на внешнюю выправку и хорошие манеры будущих моряков.
Быть может, и даже наверное, не все господа офицеры разделяли мнение капитана, но все ответили, что согласны на предложение
командира.
—
Пить —
пил, ежели на берегу, но только с рассудком. А на другой год старший офицер его в старшие марсовые произвел, а когда в
командиры вышел, — к себе на судно взял… И до сих пор его не оставил: Кирюшкин на евойной даче сторожем. Вот оно что доброе слово делает… А ты говоришь, никак невозможно! — заключил Бастрюков.
— Всяких, барин, видал… С одним и вовсе даже ожесточенным
командиром две кампании на фрегате плавал… Зол он сердцем
был и теснил матроса, надо правду сказать…
Захарыч предвкушал удовольствие «треснуть» на берегу, но удовольствие это несколько омрачалось боязнью напиться, как он выражался «вовсю», то
есть до полного бесчувствия (как он напивался, бывало, в прежнее время), так как
командир «Коршуна» терпеть не мог, когда матросы возвращались с берега в виде мертвых тел, которые надо
было поднимать на веревке со шлюпки.
— Дайте мне слово, что вы
будете смотреть друг за другом, и что никто из вас не вернется на корвет в свинском бесчувственном виде. Это недостойно порядочного матроса. Обещаете своему
командиру?
На другое утро
командир благодарил матросов и велел отпустить на берег вторую вахту. И ей он сказал то же напутствие и взял то же обещание. С рассветом следующего дня предположено
было сняться с якоря.
Некоторые офицеры, так называемые «дантисты», далеко не разделявшие гуманных взглядов своего
командира, втайне негодовавшие, что он запретил бить матросов, и, случалось, все-таки бившие их тайком, когда капитана не
было наверху, — эти господа находили, что капитану ничего не остается сделать, как приказать высечь этих четырех пьяниц для примера прочим.
Злорадствовал и Захар Петрович, пожилой невзрачный артиллерийский офицер, выслужившийся из кантонистов и решительно не понимавший службы без порки и без «чистки зубов»; уж он получил серьезное предостережение от капитана, что его спишут с корвета, если он
будет бить матросов, и потому Захар Петрович не особенно
был расположен к
командиру.
И ревизор и артиллерист
были несколько сконфужены. Зато молодежь торжествовала и, к неудовольствию обоих дантистов, нарочно особенно сильно хвалила
командира и его отношение к матросам.
И оба они, привыкшие к прежним порядкам во флоте, вполне
были уверены, что хотя и вышел приказ, но все-таки без порки не обойдется, если на судне
будет, как они выражались, «форменный»
командир.
Тронутый Андрей Николаевич горячо благодарил, и его зарослое волосами бородатое лицо светилось радостной улыбкой. Он сам глубоко уважал
командира, и ни разу у него не
было с ним никаких столкновений и даже недоразумений, обычных между
командиром и старшим офицером. Они дополняли друг друга. Капитан
был, так сказать, душой этого пловучего уголка, оторванного от родины, душой и распорядителем, а старший офицер — его руками.
Командир тагалов и начальник отряда, полковник de Palanca, необыкновенно изящный, худощавый, маленького роста человек, щегольски одетый в свою яркую военную форму, отличался, напротив, любезностью и сообщительностью, и когда Ашанин
был ему представлен, он приветливо обошелся с ним, закидав его вопросами о России, свидетельствующими и о любезности испанского полковника, и в то же время о большом его невежестве по части географии и по части знания России.
В это время полковник de Palanca о чем-то совещался с батальонными
командирами. Через несколько минут
было объявлено, что отряд отойдет версты за две в деревню, а у моста останутся саперы и рота для прикрытия. Завтра утром мост
будет готов, и тогда отряд двинется дальше.
— Да,
будь свежо, «Забияку» разбило бы… Бог даст, мы застанем его еще целым. Он пять дней тому назад вскочил на камни, судя по письму
командира, доставленному английской шхуной…
Как только «Коршун» подошел, насколько
было возможно, близко к клиперу и, не бросая якоря, остановился, поддерживая пары, с «Забияки» отвалил вельбот, и через несколько минут
командир «Забияки», плотный, коренастый брюнет с истомленным, осунувшимся лицом, входил на палубу «Коршуна», встреченный, как полагается по уставу, со всеми почестями, присвоенными
командиру. Он радостно пожимал руку Василия Федоровича и в первую минуту, казалось, не находил слов.
Председателем комиссии, как старший в чине,
был назначен
командир флагманского корвета, а членами —
командир «Коршуна», Василий Федорович, флагманский штурман и оба старшие офицера корветов.
Исследовав в подробности дело и допросив капитана, офицеров и команду клипера, комиссия единогласно пришла к заключению, что
командир клипера нисколько не виноват в постигшем его несчастье и не мог его предотвратить и что им
были приняты все необходимые меры для спасения вверенного ему судна и людей.
Обрадовались и моряки, когда прочли приказ и услышали о представлении адмирала. В ближайшее воскресенье, когда, по обыкновению, Василий Федорович
был приглашен офицерами обедать в кают-компанию, многие из моряков спрашивали его: правда ли, что адмирал представил
командира клипера к награде?
— Вот и дождались, ваше благородие, своего времени. Добром плавали, добром и вернемся в Россею-матушку. И век
будем помнить нашего
командира… Ни разу не обескураживал он матроса… Другого такого и не сыскать. Не видал я такого, ваше благородие, а живу, слава богу, немало на свете.
Меня он любил, как лучшего строевика, тем более что по представлению Вольского я
был командиром полка назначен взводным, старшим капральным, носил не два, а три лычка на погонах и за болезнью фельдфебеля Макарова занимал больше месяца его должность; но в ротную канцелярию, где жил Макаров, «не переезжал» и продолжал жить на своих нарах, и только фельдфебельский камчадал каждое утро еще до свету, пока я спал, чистил мои фельдфебельские, достаточно стоптанные сапоги, а ротный писарь Рачковский, когда я приходил заниматься в канцелярию, угощал меня чаем из фельдфебельского самовара.
Неточные совпадения
Всякий дом
есть не что иное, как поселенная единица, имеющая своего
командира и своего шпиона (на шпионе он особенно настаивал) и принадлежащая к десятку, носящему название взвода.
Такова
была простота нравов того времени, что мы, свидетели эпохи позднейшей, с трудом можем перенестись даже воображением в те недавние времена, когда каждый эскадронный
командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность
быть оным от верхнего конца до нижнего.
На дворе, первое, что бросилось в глаза Вронскому,
были песенники в кителях, стоявшие подле боченка с водкой, и здоровая веселая фигура полкового
командира, окруженного офицерами: выйдя на первую ступень балкона, он, громко перекрикивая музыку, игравшую Офенбаховскую кадриль, что-то приказывал и махал стоявшим в стороне солдатам.
Зная, что что-то случилось, но не зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь узнать что-нибудь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав противоположный от ложи Анны пролет партера, он, выходя, столкнулся с бывшим полковым
командиром своим, говорившим с двумя знакомыми. Вронский слышал, как
было произнесено имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой
командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно
было видеть полкового
командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом
был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут
были замешаны интересы полка.