Неточные совпадения
Прежде всего мы решили, что я с вечера же переберусь к Глумову, что мы вместе ляжем
спать и вместе же завтра проснемся, чтобы начать «годить». И не расстанемся до тех пор, покуда вакант сам собой, так сказать, измором не изноет.
Залегли мы
спать часов с одиннадцати, точно завтра утром к ранней обедне собрались.
Было около половины девятого, когда мы сели вдвоем в сибирку с двумя болванами. Мы игроки почти ровной силы, но Глумов не обращает внимания, а я — обращаю. Поэтому игры бывают преинтересные. Глумов горячится, не рассчитывает игры, а хочет сразу ее угадать — и
попадает впросак; а я, разумеется, этим пользуюсь и записываю штраф.
В одиннадцать часов мы встали из-за карт и тем же порядком, как и накануне, улеглись
спать.
С тех пор он и остался у нас, только
спать уходил в квартал да по утрам играл на бильярде в ресторане Доминика, говоря, что это необходимо в видах внутренней политики.
Горизонт мой незаметно расширился, я воспрянул духом,
спал с тела и не только не дичился общества, но искал его.
— Да еще как живут-то! — подтвердил Глумов. — А которые случайно выучатся, сейчас же под суд
попадают!
— Какая сладость! Первое дело, за сто верст киселя есть, а второе, как еще свидетельствовать будешь! Иной раз так об себе засвидетельствуешь, что и домой потом не
попадешь… ахти-хти! грехи наши, грехи!
Хотя Иван Тимофеич говорил в прошедшем времени, но сердце во мне так и
упало. Вот оно, то ужасное квартальное всеведение, которое всю жизнь парализировало все мои действия! А я-то, ничего не подозревая, жил да поживал, сам в гости не ходил, к себе гостей не принимал — а чему подвергался! Немножко, чуточку — и шабаш! Представление об этой опасности до того взбудоражило меня, что даже сон наяву привиделся: идут, берут… пожалуйте!
Нервы мои окончательно
упали. Я старался что-нибудь сообразить, отыскать что-нибудь — и не мог. Я беспомощно смотрел на моего истязателя и бормотал...
Я летел домой, не чувствуя ног под собою, и как только вошел в квартиру, так сейчас же
упал в объятия Глумова. Я рассказал ему все: и в каком я был ужасном положении, и как на помощь мне вдруг явилось нечто неисповедимое…
Мы G ним вместе в Соловках были, пиво-мед пили, по усам текло, в рот не
попало — так вот он, на память связывающих нас уз, изловил и прислал!
— Да, господа, много-таки я в своей жизни перипетий испытал! — начал он вновь. — В Березов сослан был, пробовал картошку там акклиматизировать — не выросла! Но зато много и радостей изведал! Например, восход солнца на берегах Ледовитого океана — это что же такое! Представьте себе, в одно и то же время и восходит, и заходит — где это увидите? Оттого там никто и не
спит. Зимой
спят, а летом тюленей ловят!
Приехали и легли с дороги
спать.
— Чего еще требовать! Глазами хлопаете — уж это в самую, значит, центру
попали!
Не чета нам люди бывают, да и те ежели по сторонам засматриваются, так в канаву
попадают.
Однажды, правда, она чуть было не увлеклась, и именно когда к ней привели на показ графа Ломпопо, который отрекомендовал себя камергером Дона Карлоса, состоящим, в ожидании торжества своего повелителя, на службе распорядителем танцев в Пале-де-Кристаль (рюмка водки 5 к., бутылка пива 8 к.); но Ломпопо с первого же раза выказал алчность, попросив заплатить за него извозчику, так что Фаинушка заплатить заплатила, но от дальнейших переговоров отказалась.
Не раз она решалась бросить все и бежать в Пале-де-Кристаль, но невидимая рука удерживала ее на стезе благоразумия.
Балалайкина, наконец, привезли, и мы могли приступить к обеду. Жених и невеста, по обычаю, сели рядом, Глумов поместился подле невесты (он даже изумления не выказая, когда я ему сообщил о желании Фаинушки), я — подле жениха. Против нас сел злополучный меняло, имея по бокам посаженых отцов. Прочие гости разместились как
попало, только Редедя отвел себе место на самом конце стола и почти не сидел, а стоял и, распростерши руки, командовал армией менял, прислуживавших за столом.
— Ах, голуби, голуби! — вздохнул он, — все-то вы отягощаетесь! все-то придумываете, как бы для нас лучше, да как бы удобнее… Легко ли дело из пушек
палить, а вы и того нестрашитесь, лишь бы польза была!
Танцевали как
попало, ибо, благодаря изобильному угощению, большинство гостей сбросило с себя оковы светской условности и заменило их пленительною нестеснительностью.
Спите! бог не
спит за вас!
Вероятно, она не сама собой в крамолу
попала, а сначала братцы или кузены воспламенились статистикой, а потом уж и ее воспламенили.
"Действия. По вступлении в вагон занимались усаживанием, после чего вынули коробок с провизией и почерпали в оном, покуда не стемнело. В надлежащих местах выходили на станции для обеда, чая и ужина. Ночью —
спали.
—
Спалить бы нашу Корчеву надо! — говорил негодующий Разноцветов, нервно шевеля плечами.
Зачем, например,
попала сюда 1-й гильдии купчиха Стегнушкина? к чему понадобился меняло?
Начали мы предлагать старичку вопросы, но оказалось, что он только одно помнит: сначала родился, а потом жил. Даже об. Аракчееве утратил всякое представление, хотя, по словам большухи, последний пригрозил ему записать без выслуги в Апшеронский полк рядовым, ежели не прекратит тунеядства. И непременно выполнил бы свою угрозу, если б сам, в скором времени, не подпал
опале.
Но тут случилось нечто диковинное. Не успела молодуха порядком объясниться, как вдруг, словно гром, среди нас
упала фраза...
— Ну да, мы; именно мы,"средние"люди. Сообрази, сколько мы испытали тревог в течение одного дня! Во-первых, во все лопатки бежали тридцать верст; во-вторых, нас могли съесть волки, мы в яму могли
попасть, в болоте загрузнуть; в-третьих, не успели мы обсушиться, как опять этот омерзительный вопрос: пачпорты есть? А вот ужо погоди: свяжут нам руки назад и поведут на веревочке в Корчеву… И ради чего? что мы сделали?
Тоска овладела нами, та тупая, щемящая тоска, которая
нападает на человека в предчувствии загадочной и ничем не мотивированной угрозы.
Сначала он науки упразднит, потом город
спалит и, наконец, население испугает.
Годик-другой таким образом
попалит — смотришь, ан вверенный-то край и остепеняться помаленьку стал.
Вот какова моя каторга! — говорит, — вот зачем я науки истреблял, людей калечил, города огнем
палил!
Вот и я спервоначалу думал: какой, мол, оболтус этот ретивый начальник, ишь ведь что выдумал! — а теперь и сам вижу, что без того, чтоб городок-другой не
спалить, ихнему брату нельзя.
— Позвольте вас, господин, спросить. Теперича вот эта самая рыба, которая сейчас в Волге плавает: ожидает она или не ожидает, что со временем к нам в уху
попадет?
Некоторые спозаранку улеглись
спать.
(Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)] и как весело живут тамошние помещики, переезжая всем домом от одного к другому; днем едят, лакомятся вареньем и пастилою, играют в фанты, в жмурки, в сижу-посижу и танцуют кадрили и экосезы, а ночью гости, за недостатком отдельных комнат,
спят вповалку.
Мне казалось, что Кашин есть нечто вроде светлого помещичьего рая, и я горько роптал на провидение, уродившее меня не в Кашине, а в глухой калязинской Мещере, где помещики вповалку не
спали, в сижу-посижу не играли, экосезов не танцевали, а жили угрюмо, снедаемые клопами и завистью к счастливым кашинцам [Я еще застал веселую помещичью жизнь и помню ее довольно живо.
А теперь эти вопросы
падают сами собой: все у нас свое — и лафиты, и рейнвейны, и хереса.
За нею виднелось несколько десятков мелких головастиков, большая часть которых была вызвана защитой, и, наконец, в особой лохани, широко разинув
пасть, нервно плескалась щука, относительно которой Громобой был долгое время в нерешительности, вызвать ли ее в качестве свидетельницы или же посадить на скамью обвиняемых в качестве укрывательницы, так как большая часть оставивших отечество пискарей была ею заглотана.
Он тревожно прислушивался к каждому шороху, держал наготове заряженный револьвер, не тушил по ночам огней, худо ел, худо
спал.
Арендатор стоял на крыльце княжеского дома (он занимал нижний этаж) и толково объяснял мужичку, почему именно ему выгоднее быть слопанным им, евреем, нежели Астафьичем, который тоже разевал на мужичка
пасть.
Мы направились в парк: Ошмянский, очевидно, еще
спал, но у пруда уже мелькали человеческие фигуры.
Каждый год в ней происходит разлитие Нила, и когда вода
спадет, то образуется почва, в которую стоит только зерно бросить, а потом только знай поспевай собирать.
Плескали руками и мы с Глумовым, во-первых, потому, что попробуй-ка в сем разе не поплескать — как раз в изменники
попадешь, а во-вторых, и потому, что, в сущности, это была своего рода беллетристика, а до беллетристики все мы, грешным делом, падки. И Глумов очень чутко выразил общее настроение, сказав...
Мысль о солидарности между литературой и читающей публикой не пользуется у нас кредитом. Как-то чересчур охотно предоставляют у нас писателю играть роль вьючного животного, обязанного нести бремя всевозможных ответственностей. Но сдается, что недалеко время, когда для читателя само собой выяснится, что добрая половина этого бремени должна
пасть и на него.
Мы раскрывали объятия, а нам устраивали западни; мы устремлялись в лоно, а
попадали… в гущу!