Неточные совпадения
Постояли, полюбовались, вспомнили, как у покойного всю жизнь живот болел, наконец, — махнули рукой и пошли по Лиговке. Долго ничего замечательного не
было, но вдруг мои
глаза ухитрились отыскать знакомый дом.
Но план наш уж
был составлен заранее. Мы обязывались провести время хотя бесполезно, но в то же время, по возможности, серьезно. Мы понимали, что всякая примесь легкомыслия должна произвести игривость ума и что только серьезное переливание из пустого в порожнее может вполне укрепить человека на такой серьезный подвиг, как непременное намерение „годить“. Поэтому хотя и не без насильства над самими собой, но мы оторвали
глаза от соблазнительного зрелища и направили стопы по направлению к адмиралтейству.
Зашел он ко мне однажды вечером, а мы сидим и с сыщиком из соседнего квартала в табельку играем.
Глаза у нас до того заплыли жиром, что мы и не замечаем, как сыщик к нам в карты заглядывает. То
есть, пожалуй, и замечаем, но в рожу его треснуть — лень, а увещевать — напрасный труд: все равно и на будущее время подглядывать
будет.
Вообще этот человек
был для нас большим ресурсом. Он
был не только единственным звеном, связывавшим нас с миром живых, но к порукой, что мы можем без страха глядеть в
глаза будущему, до тех пор, покуда наша жизнь
будет протекать у него на
глазах.
— Так вот я и говорю:
есть у господина Парамонова штучка одна… и образованная! в пансионе училась… Он опять запнулся и в смущении опустил
глаза.
Глумов тоже, по-видимому, не ожидал подобной обстановки, но он не
был подавлен ею, подобно мне, а скорее как бы не верил своим
глазам. Чмокал губами, тянул носом воздух и вообще подыскивался. И наконец отыскал.
Осунувшееся лицо ее
было до такой степени раскрашено, что издали производило иллюзию маски, чему очень много способствовали большой и крючковатый грузинский нос и два черных
глаза, которые стекловидно высматривали из впадин.
Только всего промеж нас и
было. Осмотрела она меня — кажется, довольна осталась; и я ее осмотрел: вижу, хоть и в летах особа, однако важных изъянов нет.
Глаз у ней правый вытек — педагогический случай с одним"гостем"вышел — так ведь для меня не
глаза нужны! Пришел я домой и думаю: не чаял, не гадал, а какой, можно сказать, оборот!
— Вот оно самое и
есть. Хорошо, что мы спохватились скоро. Увидели, что не выгорели наши радости, и, не долго думая, вступили на стезю благонамеренности. Начали гулять, в еду ударились, папироски стали набивать, а рассуждение оставили. Потихоньку да полегоньку — смотрим, польза вышла. В короткое время так себя усовершенствовали, что теперь только сидим да
глазами хлопаем. Кажется, на что лучше! а? как ты об этом полагаешь?
— А теперь вот что, господа! Предположим, что предприятие наше
будет благополучно доведено до конца… Балалайкин — получит условленную тысячу рублей, — мы — попируем у него на свадьбе и разъедемся по домам. Послужит ли все это, в
глазах Ивана Тимофеича, достаточным доказательством, что прежнего либерализма не осталось в нас ни зерна?
— Это даже и для Матрены Ивановны не без пользы
будет! — говорил он со слезами на
глазах, — потому заставит ее прийти в себя!
Так он, можете себе представить, даже на меня
глаза вытаращил:"не может это
быть!" — говорит.
— Так вот по этому образцу и извольте судить, каких примеров нам следует ожидать, — вновь повел речь Прудентов, — теперича в нашем районе этого торгующего народа — на каждом шагу, так ежели всякий понятие это
будет иметь да
глаза таращить станет — как тут поступать? А с нас, между прочим, спрашивают!
Это
была замечательно красивая женщина, прозрачно-смуглая (так что белое платье, в сущности, не шло к ней), высокая, с большими темными
глазами, опушенными густыми и длинными ресницами, с алым румянцем на щеках и с алыми же и сочными губами, над которыми трепетал темноватый пушок.
Все
было на своем месте, в препорцию и настолько приятно для
глаз, что когда я мельком взглянул на себя в зеркало, то увидел, что губы мои сами собой сложились сердечком.
Лицо у него
было отекшее, точно у младенца, страдающего водянкой в голове;
глаза мутные, слезящиеся; на бороде, в виде запятых, торчали четыре белые волоска, по два с каждой стороны; над верхнею губой висел рыжеватый пух.
И хорошо мы сделали, потому что"наш собственный корреспондент"уже впился в нас
глазами и, казалось, только и ждал, что
будет дальше.
Инстинктивно мы остановились и начали искать
глазами, нельзя ли спрятаться где-нибудь в коноплях. Но в Корчеве и коноплей нет. Стали припоминать вчерашний день, не наговорили ли чего лишнего. Оказалось, что в сущности ничего такого не
было, однако ж…
— Щи мы, сударь, прежде
ели! — крикнула из угла старуха, вращая потухающими
глазами. И словно в исступлении повторила: — Щи
ели! щи!
Это
был человек лет тридцати пяти, худой, бледный, с большими задумчивыми
глазами и длинными волосами, которые прямыми прядями спускались к шее.
В наилучшем случае он
будет разевать рот и хлопать
глазами.
Его можно вырвать из рядов человеческих и скомкать, потому что средний человек не заступится за него, а только
будет стыдливо; замыкать уши и жмурить
глаза.
Человек он
был молодой, крупитчатый, с пунцовыми губами, пухлыми руками, с
глазами выпяченными как у рака и с некоторою наклонностью к округлению брюшной полости.
Выражение его лица
было почти безумное, чему, впрочем, много содействовали незрячие
глаза, из которых на одном уже совсем наспел катаракт, а на другом назрел только вполовину.
По-прежнему лицо его
было похоже на улыбающийся фаршированный сычуг; по-прежнему отливала глянцем на солнышке его лысина и весело колыхался овальный живот; по-прежнему губы припухли от беспрерывного закусывания, а
глаза подергивались мечтательностью при первом намеке об еде.
Пользуясь этою передышкой, я сел на дальнюю лавку и задремал. Сначала видел во сне"долину Кашемира", потом — "розу Гюллистана", потом — "груди твои, как два белых козленка", потом — приехал будто бы я в Весьегонск и не знаю, куда оттуда бежать, в Устюжну или в Череповец… И вдруг меня кольнуло. Открываю
глаза, смотрю… Стыд!! Не бичующий и даже не укоряющий, а только как бы недоумевающий. Но одного этого"недоумения"
было достаточно, чтоб мне сделалось невыносимо жутко.
Стыд начался с того, что на другой день утром, читая"Удобрение", мы не поверили
глазам своим. Мысль, что эту статью мы сами выдумали и сами изложили,
была до такой степени далека от нас, что, прочитав ее, мы в один голос воскликнули: однако! какие нынче статьи пишут! И почувствовали при этом такое колючее чувство, как будто нас кровно обидели.
Нас охватил испуг. Какое-то тупое чувство безвыходности, почти доходившее до остолбенения. По-видимому, мы только собирались с мыслями и даже не задавали себе вопроса: что ж дальше? Мы не гнали из квартиры Очищенного, и когда он настаивал, чтоб его статью отправили в типографию, то безмолвно смотрели ему в
глаза. Наконец пришел из типографии метранпаж и стал понуждать нас, но, не получив удовлетворения, должен
был уйти восвояси.
Это
было не в бровь, а прямо в
глаз, но Кубышкин понял это только тогда, когда читатели потребовали от него объяснений. Тогда, делать нечего, пришлось этих публицистов рассчитать и посылать за другими в гостиницу"Москва".
Это
была не казнь, а те предшествующие ей четверть часа, в продолжение которых читается приговор, а осужденный окостенелыми
глазами смотрит на ожидающую его плаху.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом
был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое
было амбре, чтоб нельзя
было войти и нужно бы только этак зажмурить
глаза. (Зажмуривает
глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков. Оробели? А в моих
глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает
глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Вздрогнула я, одумалась. // — Нет, — говорю, — я Демушку // Любила, берегла… — // «А зельем не
поила ты? // А мышьяку не сыпала?» // — Нет! сохрани Господь!.. — // И тут я покорилася, // Я в ноги поклонилася: // —
Будь жалостлив,
будь добр! // Вели без поругания // Честному погребению // Ребеночка предать! // Я мать ему!.. — Упросишь ли? // В груди у них нет душеньки, // В
глазах у них нет совести, // На шее — нет креста!
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.