Неточные совпадения
Ни один свидетель на вопрос:
где вы в таком-то часу были? —
не ответит просто: был там-то, но непременно всю свою душу при этом изольет.
Этих мыслей я, впрочем,
не высказывал, потому что Глумов непременно распек бы меня за них. Да я и сам, признаться,
не придавал им особенного политического значения, так что был даже очень рад, когда Глумов прервал их течение, пригласив меня в кабинет,
где нас ожидал удивительной красоты «шартрез».
— Вудка буде непременно, — сказал он нам, — може и
не така гарна, как в тым месте,
где моя родина есть, но все же буде. Петь вас, може, и
не заставят, но мысли, наверное, испытывать будут и для того философический разговор заведут. А после, може, и танцевать прикажут, бо у Ивана Тимофеича дочка есть… от-то слична девица!
Момент был критический, и, признаюсь, я сробел. Я столько времени вращался исключительно в сфере съестных припасов, что самое понятие о душе сделалось совершенно для меня чуждым. Я начал мысленно перебирать: душа… бессмертие… что, бишь, такое было? — но, увы! ничего припомнить
не мог, кроме одного: да, было что-то… где-то там… К счастию, Глумов кой-что еще помнил и потому поспешил ко мне на выручку.
Я
не скажу, чтоб Балалайкин был немыт, или нечесан, или являл признаки внешних повреждений, но бывают такие физиономии, которые — как ни умывай, ни холь, а все кажется, что настоящее их место
не тут,
где вы их видите, а в доме терпимости.
Тем
не менее этот рояль так обрадовал меня, что я подбежал к нему, и если б
не удержал меня Глумов, то, наверное, сыграл бы первую фигуру кадрили на мотив"чижик! чижик!
где ты был?", которая в дни моей молодости так часто оглашала эти стены.
Эту женщину я тоже где-то и когда-то видел, да и она меня где-то и когда-то видела, но ни мне, ни ей, конечно, и на мысль
не пришло разъяснять, при каких обстоятельствах произошло наше знакомство.
— Да, господа, много-таки я в своей жизни перипетий испытал! — начал он вновь. — В Березов сослан был, пробовал картошку там акклиматизировать —
не выросла! Но зато много и радостей изведал! Например, восход солнца на берегах Ледовитого океана — это что же такое! Представьте себе, в одно и то же время и восходит, и заходит —
где это увидите? Оттого там никто и
не спит. Зимой спят, а летом тюленей ловят!
Итак, подлог обнаружился, и я должен был оставить государственную службу навсегда.
Не будь этого — кто знает, какая перспектива ожидала меня в будущем! Ломоносов был простой рыбак, а умер статским советником! Но так как судьба
не допустила меня до высших должностей, то я решился сделаться тапером. В этом звании я узнал мою Мальхен, я узнал вас, господа, и это одно услаждает горечь моих воспоминаний. Вот в этом самом зале, на том самом месте,
где ныне стоит рояль господина Балалайкина…"
То было время всеобщей экзальтации, и начальство квартала было сильно озабочено потрясением основ, происшедшим по случаю февральской революции. Но
где же было удобнее наблюдать за настроением умов, как
не в танцклассах? И кто же мог быть в этом деле более компетентным судьей, как
не тапер?
— Позвольте вам доложить, — возразил Прудентов, — зачем нам история?
Где, в каких историях мы полезных для себя указаний искать будем? Ежели теперича взять римскую или греческую историю, так у нас ключ от тогдашней благопристойности потерян, и подлинно ли была там благопристойность — ничего мы этого
не знаем. Судя же по тому, что в учебниках об тогдашних временах повествуется, так все эти греки да римляне больше безначалием, нежели благопристойностью занимались.
Чтоб и начало, и середина, и конец — все чтобы налицо было, а
не то чтобы так:
где надоело, там и бросил.
— А вступление в квартиру означает вход в оную? Ах, голова! голова! разве законы так пишут? Это, братец,
не водевиль,
где допускаются каламбуры, в роде:"начальник отделения — отдельная статья!"Это — устав! Ты как? — обратился Глумов ко мне.
— Вы меня только спросите, сударь,
где я
не бывал!
Обыкновенно дома эти снабжены по улице небольшими палисадниками, обсаженными липами и акациями, а внутри — просторными дворами,
где, помимо конюшен, амбаров и погребов,
не в редкость найти и небольшое огороженное пространство, в котором насажено несколько кустов сирени и где-нибудь в углу ютится плетеная беседка, увитая бобовником, осыпанным красным цветом.
Например, одному сорту он дал кличку"Забалканские", в честь Забалканского проспекта,
где он первоначально квартировал, другому — "Синоп", в честь гостиницы Синоп, в которой он однажды так успешно маневрировал, что ни одного стакана и ни одной тарелки
не оставил неразбитыми.
— Ах, голуби, голуби! — сказал он, — и как это вы говорите: денег нет — разве можно этому быть! Есть они, деньги, только ищут их
не там,
где они спрятаны!
Тогда начали рассуждать о том,
где деньги спрятаны и как их оттуда достать. Надеялись, что Парамонов пойдет дальше по пути откровенности, но он уж спохватился и скорчил такую мину, как будто и знать
не знает, чье мясо кошка съела. Тогда возложили упование на бога и перешли к изобретениям девятнадцатого века. Говорили про пароходы и паровозы, про телеграфы и телефоны, про стеарин, парафин, олеин и керосин и во всем видели руку провидения, явно России благодеющего.
— И внутренней политики настоящей нет, а есть оздоровление корней. Тут и полиция, и юстиция, и народное просвещение — все! Возьмут этак"голубчика"
где почувствительнее, да и
не выпускают, покуда всех
не оговорит.
Говорили об этом и на конках, и в мелочных лавочках, и в дворницких, словом — везде,
где современная внутренняя политика почерпает свои вдохновения. И странное дело! — хотя я, как человек, кончивший курс наук в высшем учебном заведении,
не верил этим рассказам, но все-таки инстинктивно чего-то ждал. Думал: придут, заставят петь… сумею ли?
— Вот мы в ту сторону и направимся средним ходом. Сначала к тебе, в Проплеванную, заедем — может, дом-то еще
не совсем изныл; потом в Моршу, к Фаинушкиным сродственникам махнем, оттуда — в Нижний-Ломов,
где Фаинушкина тетенька у богатого скопца в кухарках живет, а по дороге где-нибудь и жида окрестим. Уж Онуфрий об этом и переговоры какие-то втайне ведет. Надеется он, со временем, из жида менялу сделать.
Напрасно убеждал я, что несравненно целесообразнее остановиться в Угличе,
где делают знаменитую углицкую колбасу, никто меня
не слушал.
— Корчева встретила нас недружелюбно. Было
не больше пяти часов, когда пароход причалил к пристани; но, благодаря тучам, кругом обложившим небо, сумерки наступили раньше обыкновенного. Дождь усилился, почва размокла, берег был совершенно пустынен. И хотя до постоялого двора было недалеко, но так как ноги у нас скользили, то мы через великую силу, вымокшие и перепачканные, добрались до жилья. Тут только мы опомнились и
не без удивления переглянулись друг с другом, словно спрашивая:
где мы?
— Тоже и насчет сапога. Местом это. Коли
где ему природное место — он идет, а коли место для него
не потрафило — хоть ты его тачай, хоть нет, все едино! От бога
не положено, значит…
Инстинктивно мы остановились и начали искать глазами, нельзя ли спрятаться где-нибудь в коноплях. Но в Корчеве и коноплей нет. Стали припоминать вчерашний день,
не наговорили ли чего лишнего. Оказалось, что в сущности ничего такого
не было, однако ж…
Хотя мы и обещали Пантелею Егорычу, при первой возможности, отправиться дальше, но пароход
не приходил, и мы поневоле должны были остаться в Корчеве. По возвращении на постоялый двор мы узнали, что Разноцветов где-то купил, за недоимку, корову и расторговался говядиной. Часть туши он уступил нам и сварил отличные щи, остальное — продал на сторону. А на вырученные деньги накупил патентов.
И я непременно забыл бы о существовании отчины и дедины, если б три сотенные бумажки ежегодно
не напоминали мне, что где-то существует защищенное межевыми знаками"местоположение", которое признает меня своим владыкою.
Сначала обеспокоилась тем: каким образом могло случиться, что ретивый начальник так долго
не знал, что в главном городе новое начальство новые порядки завело? — на что Глумов резонно ответил: оттого и случилось, что дело происходило в некотором царстве, в некотором государстве, а
где именно — угадай!
Пришел и батюшка и сказал несколько прочувствованных слов на тему:
где корень зла? — а в заключение обратился ко мне с вопросом: богом вас заклинаю, господин пришлец! ответьте, вы — потомок отцов ваших или
не вы?
И что же, однако! Иван-то Тимофеич пострадал, да и Прудентов
не уцелел, потому что на него, в свою очередь, донес Кшепшицюльский, что он-де в родительскую субботу блинов
не печет, а тем самым якобы тоже злонамеренный якобинский дух предъявляет. И теперь оба: и Иван Тимофеич и Прудентов, примирившись, живут где-то на огородах в Нарвской части и состоят в оппозиции. А Кшепшицюльский перешел в православие и служит приспешником в клубе Взволнованных Лоботрясов.
Бывают такие случаи. Придешь совсем в постороннее место, встретишь совсем посторонних людей, ничего
не ждешь,
не подозреваешь, и вдруг в ушах раздаются какие-то звуки, напоминающие, что где-то варится какая-то каша, в расхлебании которой ты рано или поздно, но несомненно должен будешь принять участие…
Мне казалось, что Кашин есть нечто вроде светлого помещичьего рая, и я горько роптал на провидение, уродившее меня
не в Кашине, а в глухой калязинской Мещере,
где помещики вповалку
не спали, в сижу-посижу
не играли, экосезов
не танцевали, а жили угрюмо, снедаемые клопами и завистью к счастливым кашинцам [Я еще застал веселую помещичью жизнь и помню ее довольно живо.
В Кашине я, впрочем,
не бывал, но и в нашем, сравнительно угрюмом, Калязинском уезде прорывались веселые центры, напр., на Хотче и, в особенности, в селе Воскресенском,
где жило до семи помещичьих семей, которые, несмотря на скудные средства, ничем другим
не занимались, кроме хлебосольства.
Не говоря об Ярославле, которого лафиты, подправленные черникой и сандалом, могут смело соперничать с фирмой Oldekopp Marillac — во многих мелких уездных городах (как, например, в Крапивне, Саранске, Лукоянове и проч.),
где доселе производился только навоз, положено прочное основание виноделию, которое до известной степени уже и конкурирует с кашинским и ярославским.
Иван Иваныч (авторитетно). Вы свободны, господа головастики! Суд увольняет вас — да! И никто его этого права лишить
не может — да! Ни адвокаты, ни разадвокаты… никто!
Где вы желаете быть водворенными? в пруде или в реке? Во внимание к вашему чистосердечию, суд дает вам право выбора… да!
В XVIII столетии Рукосуи совсем исчезли из Пошехонья, уступив место более счастливым лейб-кампанцам, брадобреям и истопникам, и только одному из них удалось сохранить за собой теплый угол, но и то
не в Пошехонье,
где процвело древо князей Рукосуев, а в Кашинском наместничестве.
Но повел нас
не в нижний этаж,
где ютилось его семейство и откуда неслись раздирающие крики малолетних евреев, а наверх, в комнаты, выговоренные князем для себя, на случай приезда.
Но сейчас же испугался и, чтоб окончательно
не возвращаться к этому предмету, убежал на балкон,
где некоторое время обмахивался платком, чтоб прийти в себя. Наконец он кликнул работника, чтоб разыскал Мошку и Праздникова, и позеленел от злости, узнав, что оба еще накануне с вечера отправились за двадцать верст на мельницу рыбу ловить и возвратятся
не раньше завтрашнего утра.
Парк был большой и роскошный, именно такой, какие иногда во сне снятся и о которых наяву говорят: вот бы
где жить и
не умирать!
Статистика вышла коротенькая, скудная цифровыми данными и, может быть, даже неверная, так что, по совести говоря, каждый из нас мог бы написать ее, сидя где-нибудь в Разъезжей и
не бывши в Благовещенском. Да так, вероятно, и пишется большинство статистик, а публицисты делают из них неверные выводы и пишут неверные передовые статьи. Вот почему цензурное ведомство и предостерегает: об одном
не пиши, об другом помолчи, а об третьем совсем позабудь. Потому что писать надобно так, чтобы верно было.
Куда спешить? — мы и сами, признаться,
не отдавали себе отчета. Предприняв подвиг самосохранения и
не имея при этом иного руководителя, кроме испуга, мы очень скоро очутились в таком водовороте шкурных демонстраций, что и сами перестали понимать,
где мы находимся. Мы инстинктивно говорили себе только одно: спасаться надо! спешить! И без оглядки куда-то погружались и все никак
не могли нащупать дна… А между тем дно было уже почти под ногами, сплошь вымощенное статьями уголовного кодекса…
—
Где у прочих желудок, а у него гнездо, — говорил он, — вот оно распространения пище и
не дает.
Да
не такая, как в Сибири, каторга, а веселая, ликующая,
где люди добровольно под сению изданных на сей предмет узаконений блаженствуют.
Не верит. Отправился по начальству. Видит, дом,
где начальник живет, новой краской выкрашен. Швейцар — новый, курьеры — новые. А наконец, и сам начальник — с иголочки. От прежнего начальника вредом пахло, а от нового — пользою. Прежний хоть и угрюмо смотрел, а ничего
не видел, этот — улыбается, а все видит.