Неточные совпадения
Между прочим, и по моему поводу, на вопрос матушки, что у нее родится, сын или дочь, он запел петухом и
сказал: «Петушок, петушок, востёр ноготок!» А когда его спросили, скоро ли совершатся роды, то он начал черпать ложечкой мед — дело было за чаем, который он пил с медом, потому что сахар скоромный — и, остановившись на седьмой ложке, молвил: «Вот теперь в самый раз!» «
Так по его и случилось: как раз на седьмой день маменька распросталась», — рассказывала мне впоследствии Ульяна Ивановна.
— Ну,
так соусу у нас нынче не будет, — решает она. —
Так и
скажу всем: старый хрен любовнице соус скормил. Вот ужо барин за это тебя на поклоны поставит.
— Не могу еще наверно
сказать, — отвечает ключница, — должно быть, по видимостям, что
так.
— Что ж, ежели Марья Андреевна… встань и поцелуй у нее ручку!
скажи: merci, Марья Андреевна, что вы
так милостивы… вот
так.
Вот и
скажи ей кто-то:
такая, мол, у Антипки икона есть, которая ему счастье приносит.
— Как
сказать, сударыня… как будем кормить… Ежели зря будем скотине корм бросать — мало будет, а ежели с расчетом,
так достанет. Коровам-то можно и яровой соломки подавывать, благо нынче урожай на овес хорош. Упреждал я вас в ту пору с пустошами погодить, не все в кортому сдавать…
— Вот
так оказия! А впрочем, и то
сказать, целый день туда да сюда… Поневоле замотаешься! Как бы и завтра не забыть! Напомни.
Целый час я проработал
таким образом, стараясь утвердить пальцы и вывести хоть что-нибудь похожее на палку, изображенную в лежавшей передо мною прописи; но пальцы от чрезмерных усилий все меньше и меньше овладевали пером. Наконец матушка вышла из своего убежища, взглянула на мою работу и, сверх ожидания, не рассердилась, а только
сказала...
Недели с три каждый день я, не разгибая спины, мучился часа по два сряду, покуда наконец не достиг кой-каких результатов. Перо вертелось уже не
так сильно; рука почти не ерзала по столу; клякс становилось меньше; ряд палок уже не представлял собой расшатавшейся изгороди, а шел довольно ровно. Словом
сказать, я уже начал мечтать о копировании палок с закругленными концами.
— Вот тебе книжка, —
сказала она мне однажды, кладя на стол «Сто двадцать четыре истории из Ветхого завета», — завтра рябовский поп приедет, я с ним переговорю. Он с тобой займется, а ты все-таки и сам просматривай книжки, по которым старшие учились. Может быть, и пригодятся.
Таким образом прошел целый год, в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но не были ли эти успехи только кажущимися — это еще вопрос. Настоящего руководителя у меня не было, системы в усвоении знаний — тоже. В этом последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо всякой системы, у меня была программа для поступления в пансион. Матушка дала мне ее,
сказав...
Пускай он, хоть не понимаючи,
скажет: «Ах, папаша! как бы мне хотелось быть прокурором, как дядя Коля!», или: «Ах, мамаша! когда я сделаюсь большой, у меня непременно будут на плечах
такие же густые эполеты, как у дяди Паши, и
такие же душистые усы!» Эти наивные пожелания наверное возымеют свое действие на родительские решения.
Возражения против изложенного выше, впрочем, очень возможны. Мне
скажут, например, что я обличаю
такие явления, на которых лежит обязательная печать фатализма. Нельзя же, в самом деле, вооружить ведением детей, коль скоро их возраст самою природою осужден на неведение. Нельзя возложить на них заботу об устройстве будущих их судеб, коль скоро они не обладают необходимым для этого умственным развитием.
Словом
сказать, устроили дело
так, чтоб и душа покойной, глядючи с небеси, радовалась, да и перед людьми было не стыдно…
Я должен
сказать, что
такого рода балагурство было мне не в диковинку.
— Ах-ах-ах! да, никак, ты на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и
сказала что,
так спроста!..
Так вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
— Признаться
сказать, я и забыла про Наташку, —
сказала она. — Не следовало бы девчонку баловать, ну да уж, для дорогих гостей,
так и быть — пускай за племянничка Бога молит. Ах, трудно мне с ними, сестрица, справляться! Народ все сорванец — долго ли до греха!
— Полумесяцем, Семен! полумесяцем разрисовывай! рубец возле рубца укладывай… вот
так!
Скажет, подлая,
скажет! до смерти запорю!
Раз навсегда он
сказал себе, что крупные злодейства — не женского ума дело, что женщины не имеют
такого широкого взгляда на дело, но что в истязаниях и мучительствах они, пожалуй, будут повиртуознее мужчин.
Словом
сказать, пошли в ход
такие вольные речи, что предводитель насилу мог унять недовольных.
— Шалишь! знаю я вашу братью! Почувствуешь, что документ в руках — «покорно благодарю!» не
скажешь, стречка дашь! Нет уж, пускай
так! береженого и Бог бережет. Чего бояться! Чай, не вдруг умру!
Школы в селе не было, но большинство крестьян было грамотное или, лучше
сказать, полуграмотное,
так как между крестьянами преобладал трактирный промысел. Умели написать на клочке загаженной бумаги: «силетка адна, чаю порц: адна ище порц.: румка вотки две румки три румки вичина» и т. д. Далее этого местное просвещение не шло.
Во всяком случае, как только осмотрелась матушка в Заболотье,
так тотчас же начала дело о размежевании, которое и вел однажды уже упомянутый Петр Дормидонтыч Могильцев. Но увы! —
скажу здесь в скобках — ни она, ни наследники ее не увидели окончания этого дела, и только крестьянская реформа положила конец земельной сумятице, соединив крестьян в одну волость с общим управлением и дав им возможность устроиться между собою по собственному разумению.
Вот все, что я имел
сказать о Заболотье. Если написанная картина вышла суха и недостаточно образна — прошу извинить. Мне кажется, впрочем, что все-таки она не будет лишнею для возможно полной характеристики «пошехонской старины».
— Ах, дяденька, мне
так давно хотелось познакомиться с вами! —
сказала она, — и какой на вас мундирчик славный!
— Ах, да ты, верно, старой Акули застыдился!
так ведь ей, голубчик, за семьдесят! И мастерица уж она мыть! еще папеньку твоего мывала, когда в Малиновце жила. Вздор, сударь, вздор! Иди-ка в баньку и мойся! в чужой монастырь с своим уставом не ходят! Настюша!
скажи Акулине да проведи его в баню!
— Ну, перестанемте бегать, коли вам скучно, давайте
так говорить, —
сказала она в заключение, — у вас в заведении трудно? большие уроки задают?
— С племянничком поздравляю! — обратилась она к отцу, — Поликсены Порфирьевны сынок, Федос Николаич… Нечего
сказать, наплодила-таки покойница свекровушка, Надежда Гавриловна, царство небесное, родственничков!
— Да, кобылье молоко квашеное
так называется… Я и вас бы научил, как его делать, да вы, поди, брезговать будете.
Скажете: кобылятина! А надо бы вам — видишь, ты испитой какой! И вам есть плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то… еду!
Батюшка с тетеньками-сестрицами каждый день ездили в церковь, готовясь к причастию. Только сенные девушки продолжали работать,
так что Федос не выдержал и
сказал одной из них...
—
Так и есть!
Так я и знала, что он бунтовщик! —
сказала она и, призвав Федоса, прикрикнула на него: — Ты что давеча Аришке про каторгу говорил? Хочешь, я тебя, как бунтовщика, в земский суд представлю!
Настя в пяльцах что-то шила,
Я же думал: как мила!
Вдруг иголку уронила
И, искавши, не нашла.
Знать, иголочка пропала!
Так, вздохнувши, я
сказал:
Вот куда она попала,
И на сердце указал.
— Да, хлеб. Без хлеба тоже худо. Хлеб, я тебе
скажу,
такое дело; нынче ему урожай, а в будущем году семян не соберешь. Либо град, либо засуха, либо что. Нынче он шесть рублей четверть, а в будущем году тридцать рублей за четверть отдашь! Поэтому которые хозяева с расчетом живут, те в урожайные года хлеба не продают, а дождутся голодухи да весь запас и спустят втридорога.
— Как бы я не дала! Мне в ту пору пятнадцать лет только что минуло, и я не понимала, что и за бумага
такая. А не дала бы я бумаги, он бы
сказал: «Ну, и нет тебе ничего! сиди в девках!» И то обещал шестьдесят тысяч, а дал тридцать. Пытал меня Василий Порфирыч с золовушками за это тиранить.
—
Так и
скажи. А уж я тебе, ежели… ну, просто озолочу! Помни мое слово! Только бы мне…
—
Так ты и
скажи Богу: у меня, мол, озими вымерзнут. Авось он образумится.
— Цирульники, а республики хотят. И что
такое республика? Спроси их, — они и сами хорошенько не
скажут.
Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас на станции ямщики, как жеребий кидать начнут, кому ехать. Ну, слыханное ли дело без начальства жить!
Из новых знакомств преимущественно делались
такие, где бывали приглашенные вечера, разумеется, с танцами, и верхом благополучия считалось, когда можно было
сказать...
— А барежовое диконькое… нечего очень-то рядиться! Не бог знает какое «паре» (parй), [парадный бал (от фр. bal paré).] простой вечерок… Признаться
сказать, скучненько-таки у Урсиловых. Ужинать-то дадут ли? Вон вчера у Соловкиных даже закуски не подали. Приехали домой голодные.
— Пускай ездит. Признаться
сказать, не нравится мне твой Обрящин.
Так, фордыбака. Ни наследственного, ни приобретенного, ничего у него нет. Ну, да для счета и он сойдет.
— Поблизости от этой церкви живу,
так, признаться
сказать, по праздникам к обедне туда хожу.
«Вот когда ты
таким образом свои сокровища раздашь — Бог и пошлет тебе облегчение!» —
сказал под конец странник и вдруг исчез, словно в воздухе растаял.
Но, как я уже
сказал, особенных мер относительно Мавруши матушка все-таки не принимала и ограничивалась воркотней. По временам она, впрочем, призывала самого Павла.
Настоящее его имя было Иван Макаров, но брат Степан с первого же раза прозвал его Ванькой-Каином. Собственно говоря, ни проказливость нрава, ни беззаветное и, правду
сказать, довольно-таки утомительное балагурство, которыми отличался Иван, вовсе не согласовались с репутацией, утвердившейся за подлинным Ванькой-Каином, но кличка без размышления сорвалась с языка и без размышления же была принята всеми.
Словом
сказать, только привычка и крайняя неприхотливость объясняли присутствие в большом городе подобного деревенского увальня, даже среди
такой скромной обстановки, какова была наша.
Известны были, впрочем, два факта: во-первых, что в летописях малиновецкой усадьбы, достаточно-таки обильных сказаниями о последствиях тайных девичьих вожделений, никогда не упоминалось имя Конона в качестве соучастника, и во-вторых, что за всем тем он, как я
сказал выше, любил, в праздничные дни, одевшись в суконную пару, заглянуть в девичью, и, стало быть, стремление к прекрасной половине человеческого рода не совсем ему было чуждо.
Так-таки в упор и
сказал, не посовестился… А она между тем ничего Степану Васильевичу дурного не сделала. Напротив, даже жалела его, потому что никто в доме, ни матушка, ни гувернантки, его не жалели и все называли балбесом.
— Слышишь! — продолжала волноваться невеста, —
так ты и знай! Лучше добром уезжай отсюда, а уж я что
сказала, то сделаю, не пойду я за тебя! не пойду!
—
Так точно, он
так и
сказал, а это я уж от себя…
Болело ли сердце старика Сергеича о погибающем сыне — я
сказать не могу, но, во всяком случае, ему было небезызвестно, что с Сережкой творится что-то неладное. Может быть, он говорил себе, что в «ихнем» звании всегда
так бывает. Бросят человека еще несмысленочком в омут — он и крутится там. Иной случайно вынырнет, другой
так же случайно погибнет — ничего не поделаешь. Ежели идти к барыне, просить ее, она
скажет: «Об чем ты просишь? сам посуди, что ж тут поделаешь?.. Пускай уж…»