Неточные совпадения
Но зато ни
один из них не был бит кнутом, ни
одному не выщипали
по волоску бороды, не урезали языка и не вырвали ноздрей.
Иногда их распложалось множество, и они становились в ряды захудалых; но
по временам словно мор настигал Затрапезных, и в руках
одной какой-нибудь пощаженной отрасли сосредоточивались имения и маетности остальных.
Конечно, свидетели и современники старых порядков могут, до известной степени, и в
одном упразднении форм усматривать существенный прогресс, но молодые поколения, видя, что исконные жизненные основы стоят по-прежнему незыблемо, нелегко примиряются с
одним изменением форм и обнаруживают нетерпение, которое получает тем более мучительный характер, что в него уже в значительной мере входит элемент сознательности…
Текучей воды было мало. Только
одна река Перла, да и та неважная, и еще две речонки: Юла и Вопля. [Само собой разумеется, названия эти вымышленные.] Последние еле-еле брели среди топких болот,
по местам образуя стоячие бочаги, а
по местам и совсем пропадая под густой пеленой водяной заросли. Там и сям виднелись небольшие озерки, в которых водилась немудреная рыбешка, но к которым в летнее время невозможно было ни подъехать, ни подойти.
Даже в парадных комнатах все столы были нагружены ворохами ягод, вокруг которых сидели группами сенные девушки, чистили, отбирали ягоду
по сортам, и едва успевали справиться с
одной грудой, как на смену ей появлялась другая.
И не на меня
одного она производила приятное впечатление, а на всех восемь наших девушек —
по числу матушкиных родов — бывших у нее в услужении.
Повитушке, вместо красной, дали беленькую деньгами да
один воз провизии послали
по первопутке, а другой к Масленице.
По крайней мере, всякий раз, когда нам, детям, приходилось сталкиваться с прислугой, всякий раз мы видели испуганные лица и слышали
одно и то же шушуканье: «барыня изволят гневаться», «барин гневаются»…
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих в Москву или из
одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес
по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Она уходит в спальню и садится к окну. Ей предстоит целых полчаса праздных, но на этот раз ее выручает кот Васька. Он тихо-тихо подкрадывается
по двору за какой-то добычей и затем в
один прыжок настигает ее. В зубах у него замерла крохотная птица.
Раздается треск пощечин. Затем малина ссыпается в
одно лукошко и сдается на погреб, а часть отделяется для детей, которые уже отучились и бегают
по длинной террасе, выстроенной вдоль всей лицевой стороны дома.
Считаю, впрочем, не лишним оговориться. Болтать по-французски и по-немецки я выучился довольно рано, около старших братьев и сестер, и, помнится, гувернантки, в дни именин и рождений родителей, заставляли меня говорить поздравительные стихи;
одни из этих стихов и теперь сохранились в моей памяти. Вот они...
На
одном из подобных собеседований нас застала однажды матушка и порядочно-таки рассердилась на отца Василия. Но когда последний объяснил, что я уж почти всю науку произошел, а вслед за тем неожиданно предложил, не угодно ли, мол, по-латыни немножко барчука подучить, то гнев ее смягчился.
Так я и приготовлялся; но, будучи предоставлен самому себе, переходил от
одного предмета к другому, смотря
по тому, что меня в данную минуту интересовало.
Сестрицы, в сопровождении отца, поднимаются
по лестнице, бледнея при
одной мысли о предстоящей встрече с матушкой. И действительно, забежав вперед, мы довольно явственно слышим, как последняя сквозь зубы, но довольно внятно произносит...
Комната тетенек, так называемая боковушка, об
одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак.
По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены, стоят две кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
Матушка волнуется, потому что в престольный праздник она чувствует себя бессильною. Сряду три дня идет
по деревням гульба, в которой принимает деятельное участие сам староста Федот. Он не является
по вечерам за приказаниями, хотя матушка машинально всякий день спрашивает, пришел ли Федотка-пьяница, и всякий раз получает
один и тот же ответ, что староста «не годится». А между тем овсы еще наполовину не сжатые в поле стоят, того гляди, сыпаться начнут, сенокос тоже не весь убран…
Отец, с полштофом в
одной руке и рюмкой в другой, принимает поздравления и
по очереди подносит
по рюмке водки поздравляющим.
Теперь, при
одном воспоминании о том, что проскакивало в этот знаменательный день в мой желудок, мне становится не
по себе.
Затем она обратила внимание на месячину. Сразу уничтожить ее она не решалась, так как обычай этот существовал повсеместно, но сделала в ней очень значительные сокращения. Самое главное сокращение заключалось в том, что некоторые дворовые семьи держали на барском корму
по две и
по три коровы и
по нескольку овец, и она сразу сократила число первых до
одной, а число последних до пары, а лишних, без дальних разговоров, взяла на господский скотный двор.
С утра до вечера они сидели
одни в своем заключении. У Ольги Порфирьевны хоть занятие было. Она умела вышивать шелками и делала из разноцветной фольги нечто вроде окладов к образам. Но Марья Порфирьевна ничего не умела и занималась только тем, что бегала взад и вперед
по длинной комнате, производя искусственный ветер и намеренно мешая сестре работать.
Вообще и родные, и помещики-соседи чуждались Савельцевых (фамилия тетеньки
по мужу), так что они жили совершенно
одни, всеми оброшенные.
Двор был пустынен по-прежнему. Обнесенный кругом частоколом, он придавал усадьбе характер острога. С
одного краю, в некотором отдалении от дома, виднелись хозяйственные постройки: конюшни, скотный двор, людские и проч., но и там не слышно было никакого движения, потому что скот был в стаде, а дворовые на барщине. Только вдали, за службами, бежал
по направлению к полю во всю прыть мальчишка, которого, вероятно, послали на сенокос за прислугой.
— Что ему, псу несытому, делается! ест да пьет, ест да пьет! Только что он мне
одними взятками стоит… ах, распостылый! Весь земский суд,
по его милости, на свой счет содержу… смерти на него нет! Умер бы — и дело бы с концом!
Матушка действительно несколько изменилась в лице при
одной перспективе будущего визита Анфисы Порфирьевны. Тут только, по-видимому, она окончательно убедилась, какую сделала ошибку, заехавши в Овсецово.
Наконец старик умер, и время Николая Савельцева пришло. Улита сейчас же послала гонца
по месту квартирования полка, в
одну из дальних замосковных губерний; но замечено было, что она наказала гонцу, проездом через Москву, немедленно прислать в Щучью-Заводь ее старшего сына, которому было в то время уже лет осьмнадцать.
В старину Заболотье находилось в полном составе в
одних руках у князя Г., но
по смерти его оно распалось между троими сыновьями. Старшие два взяли
по равной части, а младшему уделили половинную часть и вдобавок дали другое имение в дальней губернии.
Во всяком случае, как только осмотрелась матушка в Заболотье, так тотчас же начала дело о размежевании, которое и вел однажды уже упомянутый Петр Дормидонтыч Могильцев. Но увы! — скажу здесь в скобках — ни она, ни наследники ее не увидели окончания этого дела, и только крестьянская реформа положила конец земельной сумятице, соединив крестьян в
одну волость с общим управлением и дав им возможность устроиться между собою
по собственному разумению.
В околотке существовало семь таких торговых пунктов,
по числу дней в неделе, и торговцы ежедневно переезжали из
одного в другое. Торговали преимущественно холстами и кожами, но в лавках можно было найти всякий крестьянский товар. В особенности же бойко шел трактирный торг, так что, например, в Заболотье существовало не меньше десяти трактиров.
А так как деревни были
по большей части мелкие, то иногда приходилось из-за
одного или двоих прихожан идти пешком за семь или более верст.
— Вот, сударыня, кабы вы остальные части купили, дело-то пошло бы у нас по-хорошему. И площадь в настоящий вид бы пришла, и гостиный двор настоящий бы выстроили! А то какой в наших лавчонках торг… только маета
одна!
Работала она в спальне, которая была устроена совершенно так же, как и в Малиновце. Около осьми часов утра в спальню подавался чай, и матушка принимала вотчинных начальников: бурмистра и земского, человека грамотного, служившего в конторе писарем. Последнюю должность обыкновенно занимал
один из причетников, нанимавшийся на общественный счет. Впрочем, и бурмистру жалованье уплачивалось от общества, так что на матушку никаких расходов
по управлению не падало.
Разговоры подобного рода возобновлялись часто и
по поводу не
одной Поздеевки, но всегда келейно, чтобы не вынести из избы сору и не обнаружить матушкиных замыслов. Но нельзя было их скрыть от Могильцева, без которого никакое дело не могло обойтись, и потому нередко противная сторона довольно подробно узнавала о планах и предположениях матушки.
Я по-прежнему оставался
один и решительно не знал, что с собой делать.
В числе крестьян заболотской вотчины, перешедших в собственность матушки, был
один,
по фамилии Бодрецов, которого называли «барином».
— Все же надо себя к
одному какому-нибудь месту определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы
по зимам в Москве собираемся жить. Дом топить не будем, ставни заколотим — с кем ты тут останешься?
В
одно из воскресений Федос исполнил свое обещание и забрался после обеда к нам, детям. И отец и мать отдыхали в спальнях. Мы чуть слышно расхаживали
по большой зале и говорили шепотом, боясь разбудить гувернантку, которая сидела в углу в креслах и тоже дремала.
Движение было беспрерывное, и в сухое время путешествие это считалось
одним из самых приятных
по оживлению.
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето в деревню; но, проживши в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться в Москву, хотя в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались
по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник
по жене (единственный генерал в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и
один из всех окружающих знал в точности, сколько хранится у него капитала в ломбарде.
Кроме того, во время учебного семестра, покуда родные еще не съезжались из деревень, дедушка
по очереди брал в праздничные дни
одного из внуков, но последние охотнее сидели с Настасьей, нежели с ним, так что присутствие их нимало не нарушало его всегдашнего одиночества.
С следующего утра начался ряд дней, настолько похожих друг на друга и
по внешней форме, и
по внутреннему содержанию, что описать
один из них — значит дать читателю понятие о всем времени, проведенном в Малиновце старым дедом. Это я и попытаюсь сделать.
Слово «миллион» повергает матушку в еще большую задумчивость. Она долгое время молча смотрит в окно и барабанит рукой
по столу, но в голове у нее, очевидно, царит
одно слово: «Миллион!»
Чтобы дать читателю еще более ясное представление о дедушкиной семье, я считаю нелишным заглянуть на
один из вечерков, на которые он,
по зимам, созывал от времени до времени родных.
Когда все пристроились
по местам, разносят чай, и начинается собеседование. Первою темою служит погода; все жалуются на холода. Январь в половине, а как стала 1-го ноября зима, так ни
одной оттепели не было, и стужа день ото дня все больше и больше свирепеет.
Начинают судачить вплотную. Перебирают
по очереди всех знакомых и не обретают ни
одного достойного. Наконец, отдавши долг темпераменту, расходятся
по углам до часа.
— И куда они запропастились! — роптала матушка. — Вот говорили: в Москве женихи! женихи в Москве! а на поверку выходит пшик — только и всего. Целую прорву деньжищ зря разбросали, лошадей, ездивши
по магазинам, измучили, и хоть бы те
один!
— Видно, что плохо стараешься, — укоряет она Мутовкину. — Бьемся, бьемся, на
одни наряды сколько денег ухлопали — и все нет ничего! Стадами
по Москве саврасы гогочут — и хоть бы
один!
— Вот это — святая истина! Именно
один Бог! И священнику знать это больше других нужно, а не палить из пушек
по воробьям.
Она меня с ума в эти три недели сведет! Будет кутить да мутить. Небось, и знакомых-то всех ему назвала, где и
по каким дням бываем, да и к нам в дом, пожалуй, пригласила… Теперь куда мы, туда и он… какова потеха! Сраму-то, сраму
одного по Москве сколько! Иная добрая мать и принимать перестанет; скажет: у меня не въезжий дом, чтобы любовные свидания назначать!
Повторяю: Аннушка уже
по тому
одному не могла не впадать в противоречия с своим кодексом, что на эти противоречия наталкивала ее сама жизнь.