Неточные совпадения
Иногда буду
вести его лично от
себя, иногда — в третьем лице, как будет для меня удобнее.
Никаким подобным преимуществом не пользуются дети. Они чужды всякого участия в личном жизнестроительстве; они слепо следуют указаниям случайной руки и не знают, что эта рука сделает с ними.
Поведет ли она их к торжеству или к гибели; укрепит ли их настолько, чтобы они могли выдержать напор неизбежных сомнений, или отдаст их в жертву последним? Даже приобретая знания, нередко ценою мучительных усилий, они не отдают
себе отчета в том, действительно ли это знания, а не бесполезности…
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться не могу, благородно
себя ведет. Ну, да ведь, мать моя, со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам, да и к исправнику… Проявился, мол, бродяга, мужем моим
себя называет… Делайте с ним, что хотите, а он мне не надобен!
Старик был скуп,
вел уединенную жизнь, ни сам ни к кому не ездил, ни к
себе не принимал.
На другой же день Анфиса Порфирьевна облекла его в синий затрапез, оставшийся после Потапа, отвела угол в казарме и
велела нарядить на барщину, наряду с прочими дворовыми. Когда же ей доложили, что барин стоит на крыльце и просит доложить о
себе, она резко ответила...
Во всяком случае, как только осмотрелась матушка в Заболотье, так тотчас же начала дело о размежевании, которое и
вел однажды уже упомянутый Петр Дормидонтыч Могильцев. Но увы! — скажу здесь в скобках — ни она, ни наследники ее не увидели окончания этого дела, и только крестьянская реформа положила конец земельной сумятице, соединив крестьян в одну волость с общим управлением и дав им возможность устроиться между
собою по собственному разумению.
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее само
собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а
вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить — ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
— Вот ты какой! Ну, поживи у нас! Я тебе
велела внизу комнатку вытопить. Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом, может, и поближе сойдемся. Да ты не нудь
себя. Не все работай, и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
В заключение, когда настало время спать, матушка при
себе велела горничной уложить «кралю» на ночь и довольно долго сидела у ней на кровати, разговаривая шепотом.
— Кабы он на прародительском троне сидел, ну, тогда точно, что… А то и я, пожалуй,
велю трон у
себя в квартире поставить да сяду — стало быть, и я буду король?
— Снеси… ну, этой!.. щец, что ли… Да не сказывай, что я
велела, а будто бы от
себя…
Повторяю, всесильная барыня вынуждена была сознаться, что если она
поведет эту борьбу дальше, то ей придется все дела бросить и всю
себя посвятить усмирению строптивой рабы.
Попытка примирения упала сама
собой; не о чем было дальше речь
вести. Вывод представлялся во всей жестокой своей наготе: ни той, ни другой стороне не предстояло иного выхода, кроме того, который отравлял оба существования. Над обоими тяготела загадка, которая для Матренки называлась «виною», а для Егорушки являлась одною из тех неистовых случайностей, которыми до краев переполнено было крепостное право.
Входит становой, пожилой человек, довольно жалкого вида. На нем вицмундир, который он, по-видимому, надел, въезжая в околицу села.
Ведет он
себя перед предводителем смиренно, даже робко.
И никто ему не поставит в заслугу, что он, например, на Масленице, ради экономии, folle journйe у
себя отменил; никто не скажет: вот как Федор Васильич нынче
себя благоразумно
ведет — надо ему за это вздохнуть дать!
— Чего уж хуже! Воли над
собой взять не можешь… Не
вели вина давать — вот и вся недолга!
Не всякое слово, какое на язык попадалось, выкладывала,
вестей из дома в дом не переносила и вообще старалась держать
себя не как приживалка, а как гостья, на равной ноге с хозяевами.
— Я знаю, Марья Маревна, что ты не для
себя берешь, а деток побаловать хочешь, — сказал он, — так я после обеда
велю полную коробьюшечку ягод набрать, да и отправлю к тебе домой. А те, что взяла, ты опять на блюдо положи.
Без дела слонялись по парадным комнатам,
ведя между
собой бессвязные и вялые разговоры, опасаясь замарать или разорвать хорошее платье, которое ради праздника надевали на нас, и избегая слишком шумных игр, чтобы не нарушать праздничное настроение.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь
вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
— Э-эх! Посидите, останьтесь, — упрашивал Свидригайлов, — да
велите себе принести хоть чаю. Ну посидите, ну, я не буду болтать вздору, о себе то есть. Я вам что-нибудь расскажу. Ну, хотите, я вам расскажу, как меня женщина, говоря вашим слогом, «спасала»? Это будет даже ответом на ваш первый вопрос, потому что особа эта — ваша сестра. Можно рассказывать? Да и время убьем.
Неточные совпадения
Милон. Я подвергал ее, как прочие. Тут храбрость была такое качество сердца, какое солдату
велит иметь начальник, а офицеру честь. Признаюсь вам искренно, что показать прямой неустрашимости не имел я еще никакого случая, испытать же
себя сердечно желаю.
Стародум. От двора, мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни того, ни другого. Рассудил, что лучше
вести жизнь у
себя дома, нежели в чужой передней.
Но как ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная
весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому что почувствовали
себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность за то, что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали, что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Тогда бригадир призвал к
себе «излюбленных» и
велел им ободрять народ.
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо,
велел подать
себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда, сном.