Неточные совпадения
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать,
да день-то тяжелый, то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а
ну, как есть?!»
Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет
да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит…
Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря.
Ну, горячее готово; на холодное что?
—
Ну, бабу из клубники сделай. И то сказать, без пути на погребе ягода плесневеет. Сахарцу кусочка три возьми
да яичек парочку… Ну-ну, не ворчи! будет с тебя!
— Ну-ка, иди, казенный человек! — по обыкновению, начинает иронизировать Анна Павловна. — Фу-ты, какой франт!
да, никак, и впрямь это великановский Сережка… извините, не знаю, как вас по отчеству звать… Поверните-ка его… вот так! как раз по последней моде одет!
— Слышишь?
Ну, вот, мы так и сделаем: нарядим тебя, милой дружок, в колодки,
да вечерком по холодку…
Устал ты, поди, старик, день-то маявшись, —
ну,
да уж нечего делать, постарайся!
Докладывают, что ужин готов. Ужин представляет собой повторение обеда, за исключением пирожного, которое не подается. Анна Павловна зорко следит за каждым блюдом и замечает, сколько уцелело кусков. К великому ее удовольствию, телятины хватит на весь завтрашний день, щец тоже порядочно осталось, но с галантиром придется проститься.
Ну,
да ведь и то сказать — третий день галантир
да галантир! можно и полоточком полакомиться, покуда не испортились.
— Ах,
да ведь я и лба-то сегодня не перекрестила… ах, грех какой!
Ну, на этот раз Бог простит! Сашка! подтычь одеяло-то… плотнее… вот так!
— Вот так огород нагородил!
Ну, ничего, и всегда так начинают. Вот она, палочка-то! кажется, мудрено ли ее черкнуть, а выходит, что привычка
да и привычка нужна! Главное, старайся не тискать перо между пальцами, держи руку вольно,
да и сам сиди вольнее, не пригибайся.
Ну, ничего, ничего, не конфузься! Бог милостив! ступай, побегай!
—
Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны! Ты смотри у меня! чтоб во дворе было спокойно! по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом другую, а наконец и остальных. Будет с них и по одному дню… налопаются винища!
Да девки чтоб отнюдь пьяные не возвращались!
— Вот уж подлинно наказанье! — ропщет она, — ишь ведь, и погода, как нарочно, сухая
да светлая — жать бы
да жать! И кому это вздумалось на спас-преображенье престольный праздник назначить!
Ну что бы на Рождество Богородицы или на Покров! Любехонько бы.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле, чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком…
Ну,
да и молодец же ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка, что хоть ненароком
да вспомнила.
— Девятый… ай
да молодец брат Василий! Седьмой десяток, а поди еще как проказничает! Того гляди, и десятый недалеко…
Ну, дай тебе Бог, сударыня, дай Бог! Постой-ка, постой, душенька, дай посмотреть, на кого ты похож!
Ну, так и есть, на братца Василья Порфирьича, точка в точку вылитый в него!
— Нет, смирился. Насчет этого пожаловаться не могу, благородно себя ведет.
Ну,
да ведь, мать моя, со мною немного поговорит. Я сейчас локти к лопаткам,
да и к исправнику… Проявился, мол, бродяга, мужем моим себя называет… Делайте с ним, что хотите, а он мне не надобен!
Вот землицы там мало, не у чего людей занять, —
ну,
да я бы нашла занятие…
— Восемьдесят душ — это восемьдесят хребтов-с! — говаривал он, — ежели их умеючи нагайкой пошевелить, так тут только огребай! А он, видите ли, не может родному детищу уделить! Знаю я, знаю, куда мои кровные денежки уплывают… Улита Савишна у старика постельничает, так вот ей…
Ну,
да мое времечко придет. Я из нее все до последней копеечки выколочу!
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове,
да перо,
да чернила, а прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить —
ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
Только с рабочим людом он обходился несколько проще,
ну,
да ведь на то он и рабочий люд, чтобы с ним недолго «разговаривать».
Ну,
да это уж от старости.
Ну,
да ведь и то сказать: не человек, а скотина!
— Четыре. Феклуша — за барышней ходит, шьет, а мы три за столом служим, комнаты убираем. За старой барыней няня ходит. Она и спит у барыни в спальной, на полу, на войлочке. С детства, значит, такую привычку взяла.
Ну, теперь почивайте, Христос с вами!
да не просыпайтесь рано, а когда вздумается.
— И ведь в какое время, непутевый, пришел! — сказала она уже мягче, — две недели сряду дождик льет, все дороги затопил, за сеном в поле проехать нельзя, а он шлепает
да шлепает по грязи. И хоть бы написал, предупредил…
Ну, ин скидавай полушубок-то, сиди здесь, покуда я муженьку не отрапортую.
—
Ну, ежели верно, так, значит, ты самый и есть. Однако ж этого мало; на свете белокурых
да с голубыми глазами хоть пруд пруди. Коли ты Поликсены Порфирьевны сынок, сказывай, какова она была из себя?
— Не знаю, где и спать-то его положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено.
Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте.
Да уж не курит ли он, спаси бог! чтоб и не думал!
— Вот ты какой!
Ну, поживи у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом, может, и поближе сойдемся.
Да ты не нудь себя. Не все работай, и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
— Какое веселье! Живу — и будет с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно.
Ну,
да теперь зима, а у нас в Башкирии в это время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир ест,
да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить — в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
— Говорила, что опоздаем! — пеняла матушка кучеру, но тут же прибавила: —
Ну,
да к вечерне не беда если и не попадем. Поди, и монахи-то на валу гуляют, только разве кто по усердию… Напьемся на постоялом чайку, почистимся — к шести часам как раз к всенощной поспеем!
— Ты что, белены объелся, ускакал! — выговаривала она мне, — я и милостыню раздать не успела…
Ну,
да и то сказать, Христос с ними! Не напасешься на них, дармоедов.
— А помнишь, в коронацию? за двадцать копеек сотню отдавали — только бери…
Ну, ступай! завтра возьми сотенку…
да ты поторгуйся! Эхма! любишь ты зря деньги бросать!
— Настька (дедушкина «краля») намеднись сказывала. Ходила она к нему в гости: сидят вдвоем, целуются
да милуются.
Да, плакали наши денежки! Положим, что дом-то еще можно оттягать: родительское благословение…
Ну, а капитал… фьюить!
— Надо помогать матери — болтал он без умолку, — надо стариково наследство добывать! Подловлю я эту Настьку, как пить дам! Вот ужо пойдем в лес по малину, я ее и припру! Скажу: «Настасья! нам судьбы не миновать, будем жить в любви!» То
да се… «с большим, дескать, удовольствием!»
Ну, а тогда наше дело в шляпе! Ликуй, Анна Павловна! лей слезы, Гришка Отрепьев!
—
Ну, как-нибудь вареньицем до ягод пробьемся! — тужила матушка, — слава Богу, что хоть огурчиков свеженьких в парнике вывести догадались. И словно меня свыше кто надоумил: прикажи
да прикажи садовнику, чтоб огурцы ранние были! Ан и понадобились.
— Ничего, — утешал себя Степан, — так, легонько шлепка дала. Не больно. Небось, при Настьке боится… Только вот чуть носа мне не расквасила, как дверь отворяла.
Ну,
да меня, брат, шлепками не удивишь!
—
Ну вот. И давали, потому мужику есть надобно, а запасу у него нет. Расчетливый хозяин тут его и пристигнет. Вынь
да положь.
— И вода хороша, и довольно ее. Сегодня препорция наплывет, а завтра опять такая же препорция. Было время, что и москворецкой водой хвалились: и мягка и светла. А пошли фабрики
да заводы строить —
ну, и смутили.
— Ишь ведь родительское-то сердце! сын на убивство идет, а старичок тихо
да кротко: «
Ну, что ж, убей меня! убей». От сына и муку и поруганье — все принять готов!
— А нам по персичку
да по абрикосику! — шепотом завидует брат Степан. —
Ну,
да ведь я и слямзить сумею.
— Ладно, — поощряет дедушка, — выучишься — хорошо будешь петь. Вот я смолоду одного архиерейского певчего знал — так он эту же самую песню пел…
ну, пел! Начнет тихо-тихо, точно за две версты, а потом шибче
да шибче — и вдруг октавой как раскатится, так даже присядут все.
—
Ну, что за старик! Кабы он…
да я бы, кажется, обеими руками перекрестилась! А какая это Соловкина — халда: так вчера и вьется около него,так и юлит. Из кожи для своей горбуши Верки лезет! Всех захапать готова.
—
Ну, нет! я и не притронулась.
Да, чтоб не забыть; меня, маменька, вчера Обрящин спрашивал, можно ли ему к нам приехать? Я… позволила.
— Пускай ездит. Признаться сказать, не нравится мне твой Обрящин. Так, фордыбака. Ни наследственного, ни приобретенного, ничего у него нет.
Ну,
да для счета и он сойдет.
— То-то, рюмка, две рюмки… Иной при людях еще наблюдает себя, а приедет домой,
да и натенькается…
Ну, с Богом!
— Не знаю-с. Конечно, светло…
ну и угощенье…
Да я, признаться сказать, балов недолюбливаю.
— Кабы он на прародительском троне сидел,
ну, тогда точно, что… А то и я, пожалуй, велю трон у себя в квартире поставить
да сяду — стало быть, и я буду король?
— Поздравляю! проворно ваша дочка играет! — хвалит он, — а главное, свое, русское… Мужчины, конечно, еще проворнее играют,
ну,
да у них пальцы длиннее!
— Он и меня, как свят Бог, оплетет! — полубессознательно мелькает в ее голове, — «маменька»
да «маменька!»
да «пожалуйте ручку!» —
ну, и растаешь, ради любимого детища!
«
Ну, пошла толчея толочь!» — мысленно восклицает матушка и неохотно отвечает: —
Да, приезжал…
—
Ну, до свиданья, добрейшая Анна Павловна! А-ревуар. [До свидания (искаж. фр. au revoir).] Извините, ежели что-нибудь чересчур откровенно сказалось… И сама знаю, что нехорошо,
да что прикажете! никак с собой совладать не могу! Впрочем, вы, как мать, конечно, поймете…
— Снеси…
ну, этой!.. щец, что ли…
Да не сказывай, что я велела, а будто бы от себя…
— Грех, Сатирушка, так говорить:
ну,
да уж ради долготерпения твоего, Бог тебя простит. Что же ты с собою делать будешь?