Неточные совпадения
Что касается до нас,
то мы знакомились
с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно.
Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы
с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый,
то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего доброго,
с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает,
ни то он есть,
ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
Когда я в первый раз познакомился
с Евангелием, это чтение пробудило во мне тревожное чувство. Мне было не по себе. Прежде всего меня поразили не столько новые мысли, сколько новые слова, которых я никогда
ни от кого не слыхал. И только повторительное, все более и более страстное чтение объяснило мне действительный смысл этих новых слов и сняло темную завесу
с того мира, который скрывался за ними.
Как бы
то ни было, но
с этих пор матушкой овладела
та страсть к скопидомству, которая не покинула ее даже впоследствии, когда наша семья могла считать себя уже вполне обеспеченною. Благодаря этой страсти, все куски были на счету, все лишние рты сделались ненавистными. В особенности возненавидела она тетенек-сестриц, видя в них нечто вроде хронической язвы, подтачивавшей благосостояние семьи.
То мазала жеваным хлебом кресты на стенах и окнах,
то выбирала что
ни на есть еле живую половицу и скакала по ней, рискуя провалиться,
то ставила среди комнаты аналой и ходила вокруг него
с зажженной свечой, воображая себя невестой и посылая воздушные поцелуи Иосифу Прекрасному.
Словом сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и
те ходили
с веселыми лицами, в надежде, что при старом барине их не будут томить работой. Одно горе: дедушка любил полакомиться, а к приезду его еще не будет
ни ягод,
ни фруктов спелых.
Как бы
то ни было, но на вечере у дяди матушка,
с свойственною ей проницательностью, сразу заметила, что ее Надёха «начинает шалеть». Две кадрили подряд танцевала
с Клещевиновым, мазурку тоже отдала ему. Матушка хотела уехать пораньше, но сестрица так решительно этому воспротивилась, что оставалось только ретироваться.
— Ладно, после
с тобой справлюсь. Посмотрю, что от тебя дальше будет, — говорит она и, уходя, обращается к сестрицыной горничной: — Сашка! смотри у меня! ежели ты записочки будешь переносить или другое что, я тебя… Не посмотрю, что ты кузнечиха (
то есть обучавшаяся в модном магазине на Кузнецком мосту), — в вологодскую деревню за самого что
ни на есть бедного мужика замуж отдам!
Не могу
с точностью определить, сколько зим сряду семейство наше ездило в Москву, но, во всяком случае, поездки эти, в матримониальном смысле, не принесли пользы. Женихи,
с которыми я сейчас познакомил читателя, были единственными, заслуживавшими название серьезных; хотя же, кроме них, являлись и другие претенденты на руку сестрицы, но они принадлежали к
той мелкотравчатой жениховской массе, на которую
ни одна добрая мать для своей дочери не рассчитывает.
Как бы
то ни было, но фактов, которые доказывали бы, что малиновецких крестьян притесняют работой, до меня не доходило, и я
с удовольствием свидетельствую здесь об этом.
Даже из прислуги он
ни с кем в разговоры не вступал, хотя ему почти вся дворня была родня. Иногда, проходя мимо кого-нибудь, вдруг остановится, словно вспомнить о чем-то хочет, но не вспомнит, вымолвит: «Здорово, тетка!» — и продолжает путь дальше. Впрочем, это никого не удивляло, потому что и на остальной дворне в громадном большинстве лежала
та же печать молчания, обусловившая своего рода общий modus vivendi, которому все бессознательно подчинялись.
Конечно, постоянно иметь перед глазами «олуха» было своего рода божеским наказанием; но так как все кругом так жили, все такими же олухами были окружены,
то приходилось мириться
с этим фактом. Все одно: хоть ты ему говори, хоть нет, —
ни слова,
ни даже наказания, ничто не подействует, и олух, сам
того не понимая, поставит-таки на своем. Хорошо, хоть вина не пьет — и за
то спасибо.
Конон служил в нашем доме
с двадцатилетнего возраста (матушка уже застала его лакеем), изо дня в день делая одно и
то же лакейское дело и не изменяясь
ни внутренне,
ни наружно.
Жених был так мал ростом, до
того глядел мальчишкой, что никак нельзя было дать ему больше пятнадцати лет. На нем был новенький
с иголочки азям серого крестьянского сукна, на ногах — новые лапти. Атмосфера господских хором до
того отуманила его, что он, как окаменелый, стоял разинув рот у входной двери. Даже Акулина, как
ни свыклась
с сюрпризами, которые всегда были наготове у матушки, ахнула, взглянув на него.
Год проходит благополучно. На другой год наступает срок платить оброк — о Сережке
ни слуху
ни духу. Толкнулся Стрелков к последнему хозяину, у которого он жил, но там сказали, что Сережка несколько недель
тому назад ушел к Троице Богу молиться и
с тех пор не возвращался. Искал, искал его Стрелков по Москве, на извозчиков разорился, но так и не нашел.
— Льет да поливает! — ропщет она, — который уж день эта канитель идет, а все конца-краю тучам не видать. Намолотили
с три пропасти, а вороха невеяные стоят. [В
то время
ни молотилок,
ни веялок не было; веяли
с лопаты на открытом гумне, при благоприятном ветре.] Кабы Федот — он что-нибудь да придумал бы.
Но зато, как только выпадет первый вёдреный день, работа закипает не на шутку. Разворачиваются почерневшие валы и копны; просушиваются намокшие снопы ржи.
Ни пощады,
ни льготы — никому. Ежели и двойную работу мужик сработал, все-таки, покуда не зашло солнышко, барин
с поля не спустит. Одну работу кончил — марш на другую! На
то он и образцовый хозяин, чтоб про него говорили...
Но
ни Арсению Потапычу,
ни Филаниде Протасьевне скучать по дочерям некогда. Слава Богу, родительский долг выполнили, пристроили — чего ж больше! А сверх
того, и страда началась, в яровое поле уже выехали
с боронами мужички. Как образцовый хозяин, Пустотелов еще
с осени вспахал поле, и теперь приходится только боронить. Вскоре после Николина дня поле засеют овсом и опять вспашут и заборонят.
Как
ни ревниво, однако ж, ограждал он свое уединение, но совсем уберечься от общения
с соседями уже по
тому одному не мог, что поблизости жили его отец и мать, которых он обязан был посещать.
Заварили майорский чай, и, несмотря на отвычку, все
с удовольствием приняли участие в чаепитии. Майор пил пунш за пуншем, так что Калерии Степановне сделалось даже жалко. Ведь он
ни чаю,
ни рому назад не возьмет — им бы осталось, — и вдруг, пожалуй, всю бутылку за раз выпьет! Хоть бы на гогель-могель оставил! А Клобутицын продолжал пить и в
то же время все больше и больше в упор смотрел на Машу и про себя рассуждал...
Настали изнурительные бессонные ночи, и так как молодое существование еще не успело запастись внутренним содержанием,
то ни о чем другом не думалось, кроме представления о зияющей бездне, которая
с каждым днем выступала яснее и яснее, ежеминутно готовая поглотить ее.
Что касается до собратий-помещиков,
то в их среде Метальников слыл мужем совета, и везде, где он
ни появлялся, его принимали
с радушием и почетом.
Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.
Артемий Филиппович. Да, Аммос Федорович, кроме вас, некому. У вас что
ни слово,
то Цицерон
с языка слетел.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут
ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась
с ним так свободно, как будто
с каким-нибудь Добчинским.
Пришел солдат
с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в
том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней
того, // Я и во время мирное // Ходил
ни сыт
ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!