Неточные совпадения
Текучей воды было мало. Только
одна река Перла, да и та неважная, и еще две речонки: Юла и Вопля. [Само собой разумеется, названия эти вымышленные.] Последние еле-еле брели среди топких болот, по местам образуя стоячие бочаги, а по местам и совсем пропадая под густой пеленой водяной заросли. Там и сям виднелись небольшие озерки, в которых водилась немудреная рыбешка, но к которым в летнее время невозможно было
ни подъехать,
ни подойти.
Дома почти у всех были
одного типа: одноэтажные, продолговатые, на манер длинных комодов;
ни стены,
ни крыши не красились, окна имели старинную форму, при которой нижние рамы поднимались вверх и подпирались подставками.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих в Москву или из
одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно.
Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Антипка-то в ту пору в ногах валялся, деньги предлагал, а она
одно твердит: «Тебе все равно, какой иконе Богу
ни молиться…» Так и не отдала.
Во всяком случае, как только осмотрелась матушка в Заболотье, так тотчас же начала дело о размежевании, которое и вел однажды уже упомянутый Петр Дормидонтыч Могильцев. Но увы! — скажу здесь в скобках —
ни она,
ни наследники ее не увидели окончания этого дела, и только крестьянская реформа положила конец земельной сумятице, соединив крестьян в
одну волость с общим управлением и дав им возможность устроиться между собою по собственному разумению.
А я
ни во что не проник, живу словно в муромском лесу и чувствую, как постепенно,
одно за другим, падают звенья, которые связывали меня с жизнью.
Одним словом, Аннушка, сколько
ни хлопотала, осталась
ни при чем. Справедливость требует, однако ж, сказать, что Григорий Павлыч дал ей на бедность сто рублей, а сына определил в ученье к сапожному мастеру.
Словом сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и те ходили с веселыми лицами, в надежде, что при старом барине их не будут томить работой.
Одно горе: дедушка любил полакомиться, а к приезду его еще не будет
ни ягод,
ни фруктов спелых.
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза в Москве целая усадьба на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока не было. А воротился из Юрьева, смотрю —
одни закопченные стены стоят. Так,
ни за нюх табаку спалили. Вот он, пакостник, что наделал!
— У нас, на селе,
одна женщина есть, тоже все на тоску жалуется. А в церкви, как только «иже херувимы» или причастный стих запоют, сейчас выкликать начнет. Что с ней
ни делали: и попа отчитывать призывали, и староста сколько раз стегал — она все свое. И представьте, как начнет выкликать, живот у нее вот как раздует. Гора горой.
Отец вздыхает. Одиночество, как
ни привыкай к нему, все-таки не весело. Всегда он
один, а если не
один, то скучает установившимся домашним обиходом. Он стар и болен, а все другие здоровы… как-то глупо здоровы. Бегают, суетятся, болтают, сами не знают, зачем и о чем. А теперь вот притихли все, и если бы не Степан — никого, пожалуй, и не докликался бы. Умри — и не догадаются.
Но все сходились в
одном: что он игрок и мот, а этих качеств матушка
ни под каким видом в сестрицыном женихе не допускала.
Во всяком случае, она настояла на
одном:
ни для кого не допускала отступлений от заведенных порядков и только старалась избегать личных сношений с грубиянами.
Одним словом, это был лай, который до такой степени исчерпывал содержание ярма, придавившего шею Акулины, что
ни для какого иного душевного движения и места в ней не осталось. Матушка знала это и хвалилась, что нашла для себя в Акулине клад.
Конечно, постоянно иметь перед глазами «олуха» было своего рода божеским наказанием; но так как все кругом так жили, все такими же олухами были окружены, то приходилось мириться с этим фактом. Все
одно: хоть ты ему говори, хоть нет, —
ни слова,
ни даже наказания, ничто не подействует, и олух, сам того не понимая, поставит-таки на своем. Хорошо, хоть вина не пьет — и за то спасибо.
Конон служил в нашем доме с двадцатилетнего возраста (матушка уже застала его лакеем), изо дня в день делая
одно и то же лакейское дело и не изменяясь
ни внутренне,
ни наружно.
Попытка примирения упала сама собой; не о чем было дальше речь вести. Вывод представлялся во всей жестокой своей наготе:
ни той,
ни другой стороне не предстояло иного выхода, кроме того, который отравлял оба существования. Над обоими тяготела загадка, которая для Матренки называлась «виною», а для Егорушки являлась
одною из тех неистовых случайностей, которыми до краев переполнено было крепостное право.
И не
одна беспомощность — это бы куда
ни шло! — но и сознание полнейшей личной бесполезности.
Как
ни сокращает он свои требования, как
ни прячется от живых людей, все-таки он еще дышит и этим
одним напоминает, что за ним нужен уход…
—
Один ты, как перст,
ни жены,
ни детей нет; квартира готовая, стол готовый; одет, обут… Жаден ты — вот что!
Но зато, как только выпадет первый вёдреный день, работа закипает не на шутку. Разворачиваются почерневшие валы и копны; просушиваются намокшие снопы ржи.
Ни пощады,
ни льготы — никому. Ежели и двойную работу мужик сработал, все-таки, покуда не зашло солнышко, барин с поля не спустит.
Одну работу кончил — марш на другую! На то он и образцовый хозяин, чтоб про него говорили...
Но как
ни безупречна была, в нравственном смысле, убежденная восторженность людей кружка, она в то же время страдала существенным недостатком. У нее не было реальной почвы. Истина, добро, красота — вот идеалы, к которым тяготели лучшие люди того времени, но, к сожалению, осуществления их они искали не в жизни, а исключительно в области искусства,
одного беспримесного искусства.
Как
ни ревниво, однако ж, ограждал он свое уединение, но совсем уберечься от общения с соседями уже по тому
одному не мог, что поблизости жили его отец и мать, которых он обязан был посещать.
Целый рой противоречивых мыслей толпился в его голове, но толпился в таком беспорядке, что
ни на
одной из них он не мог остановиться.
Он вспомнил, что еще в Москве задумал статью «О прекрасном в искусстве и в жизни», и сел за работу. Первую половину тезиса, гласившую, что прекрасное присуще искусству, как обязательный элемент, он, с помощью амплификаций объяснил довольно легко, хотя развитие мысли заняло не больше
одной страницы. Но вторая половина, касавшаяся влияния прекрасного на жизнь, не давалась, как клад. Как
ни поворачивал Бурмакин свою задачу, выходил только голый тезис — и ничего больше. Даже амплификации не приходили на ум.
Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть
одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на вас
одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали, и вы туда ж за ними! и я вот
ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили!
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено,
одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут
ни из того
ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Ни дома уцелевшего, //
Одна тюрьма спасенная, // Недавно побеленная, // Как белая коровушка // На выгоне, стоит.
Куда //
Ни едешь, попадаются //
Одни крестьяне пьяные, // Акцизные чиновники, // Поляки пересыльные // Да глупые посредники.