Неточные совпадения
С недоумением спрашиваешь себя: как
могли жить люди,
не имея ни в настоящем, ни в будущем иных воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия, бесконечных терзаний поруганного и ниоткуда
не защищенного существования? — и, к удивлению, отвечаешь: однако ж жили!
Мелкая сошка забивалась в глушь, где природа представляла, относительно, очень мало льгот, но зато никакой глаз туда
не заглядывал, и, следовательно, крепостные мистерии
могли совершаться вполне беспрепятственно.
И всем этим выродившийся аристократ пользовался сам-друг с второстепенной французской актрисой, Селиной Архиповной Бульмиш, которая особенных талантов по драматической части
не предъявила, по зато безошибочно
могла отличить la grande cochonnerie от la petite cochonnerie.
В нашем семействе
не было в обычае по головке гладить, —
может быть, поэтому ласка чужого человека так живо на меня и подействовала.
Сижу я в своем Малиновце, ничего
не знаю, а там,
может быть, кто-нибудь из старых товарищей взял да и шепнул.
Тем
не менее, хотя мы и голодали, но у нас оставалось утешение: при отце мы
могли роптать, тогда как при матушке малейшее слово неудовольствия сопровождалось немедленным и жестоким возмездием.
— Но вы описываете
не действительность, а какой-то вымышленный ад! —
могут сказать мне. Что описываемое мной похоже на ад — об этом я
не спорю, но в то же время утверждаю, что этот ад
не вымышлен мной. Это «пошехонская старина» — и ничего больше, и, воспроизводя ее, я
могу, положа руку на сердце, подписаться: с подлинным верно.
Таким образом, к отцу мы, дети, были совершенно равнодушны, как и все вообще домочадцы, за исключением, быть
может, старых слуг, помнивших еще холостые отцовские годы; матушку, напротив, боялись как огня, потому что она являлась последнею карательною инстанцией и притом
не смягчала, а, наоборот, всегда усиливала меру наказания.
Но кто
может сказать, сколько «
не до конца застуканных» безвременно снесено на кладбище? кто
может определить, скольким из этих юных страстотерпцев была застукана и изуродована вся последующая жизнь?
Напротив того, при наличности общения, ежели дети
не закупорены наглухо от вторжения воздуха и света, то и скудная природа
может пролить радость и умиление в детские сердца.
—
Не смеешь! Если б ты попросил прощения, я,
может быть, простила бы, а теперь… без чаю!
А Василий Порфирыч идет даже дальше; он
не только вырезывает сургучные печати, но и самые конверты сберегает:
может быть, внутренняя, чистая сторона еще пригодится коротенькое письмецо написать.
— Я знаю, что ты добрый мальчик и готов за всех заступаться. Но
не увлекайся, мой друг! впоследствии ой-ой как
можешь раскаяться!
— Я казен… — начинает опять солдат, но голос его внезапно прерывается. Напоминанье о «скрозь строе», по-видимому, вносит в его сердце некоторое смущение. Быть
может, он уже имеет довольно основательное понятие об этом угощении, и повторение его (в усиленной пропорции за вторичный побег)
не представляет в будущем ничего особенно лестного.
— Вот теперь вы правильно рассуждаете, — одобряет детей Марья Андреевна, — я и маменьке про ваши добрые чувства расскажу. Ваша маменька — мученица. Папенька у вас старый, ничего
не делает, а она с утра до вечера об вас думает, чтоб вам лучше было, чтоб будущее ваше было обеспечено. И,
может быть, скоро Бог увенчает ее старания новым успехом. Я слышала, что продается Никитское, и маменька уже начала по этому поводу переговоры.
Оказалось, что Павел хоть и знал гражданскую печать, но писать по-гражданскому
не разумел. Он
мог писать лишь полууставом, насколько это требовалось для надписей к образам…
Тем
не менее, как женщина изобретательная, она нашлась и тут. Вспомнила, что от старших детей остались книжки, тетрадки, а в том числе и прописи, и немедленно перебрала весь учебный хлам. Отыскав прописи, она сама разлиновала тетрадку и, усадив меня за стол в смежной комнате с своей спальней, указала, насколько
могла, как следует держать в руках перо.
— Меньшой — в монахи ладит.
Не всякому монахом быть лестно, однако ежели кто
может вместить, так и там
не без пользы. Коли через академию пройдет, так либо в профессора, а
не то так в ректоры в семинарию попадет. А бывает, что и в архиереи, яко велбуд сквозь игольное ушко, проскочит.
Само собой разумеется, что такого рода работа, как бы она по наружности ни казалась успешною,
не представляла устойчивых элементов, из которых
могла бы выработаться способность к логическому мышлению.
Только внезапное появление сильного и горячего луча
может при подобных условиях разбудить человеческую совесть и разорвать цепи той вековечной неволи, в которой обязательно вращалась целая масса людей, начиная с всевластных господ и кончая каким-нибудь постылым Кирюшкой, которого
не нынче завтра ожидала «красная шапка».
Я понимаю, что религиозность самая горячая
может быть доступна
не только начетчикам и богословам, но и людям,
не имеющим ясного понятия о значении слова «религия».
Я
не хочу сказать этим, что сердце мое сделалось очагом любви к человечеству, но несомненно, что с этих пор обращение мое с домашней прислугой глубоко изменилось и что подлая крепостная номенклатура, которая дотоле оскверняла мой язык, исчезла навсегда. Я даже
могу с уверенностью утверждать, что момент этот имел несомненное влияние на весь позднейший склад моего миросозерцания.
Нет, я верил и теперь верю в их живоносную силу; я всегда был убежден и теперь
не потерял убеждения, что только с их помощью человеческая жизнь
может получить правильные и прочные устои.
И — кто знает, —
может быть, недалеко время, когда самые скромные ссылки на идеалы будущего будут возбуждать только ничем
не стесняющийся смех…
Дети ничего
не знают о качествах экспериментов, которые над ними совершаются, — такова общая формула детского существования. Они
не выработали ничего своего,что
могло бы дать отпор попыткам извратить их природу. Колея, по которой им предстоит идти, проложена произвольно и всего чаще представляет собой дело случая.
Никаким подобным преимуществом
не пользуются дети. Они чужды всякого участия в личном жизнестроительстве; они слепо следуют указаниям случайной руки и
не знают, что эта рука сделает с ними. Поведет ли она их к торжеству или к гибели; укрепит ли их настолько, чтобы они
могли выдержать напор неизбежных сомнений, или отдаст их в жертву последним? Даже приобретая знания, нередко ценою мучительных усилий, они
не отдают себе отчета в том, действительно ли это знания, а
не бесполезности…
Спрашивается: что
могут дети противопоставить этим попыткам искалечить их жизнь? Увы! подавленные игом фатализма, они
не только
не дают никакого отпора, но сами идут навстречу своему злополучию и безропотно принимают удары, сыплющиеся на них со всех сторон. Бедные, злосчастные дети!
—
Может, другой кто белены объелся, — спокойно ответила матушка Ольге Порфирьевне, — только я знаю, что я здесь хозяйка, а
не нахлебница. У вас есть «Уголок», в котором вы и
можете хозяйничать. Я у вас
не гащивала и куска вашего
не едала, а вы, по моей милости, здесь круглый год сыты. Поэтому ежели желаете и впредь жить у брата, то живите смирно. А ваших слов, Марья Порфирьевна, я
не забуду…
Как бы то ни было, но с этих пор матушкой овладела та страсть к скопидомству, которая
не покинула ее даже впоследствии, когда наша семья
могла считать себя уже вполне обеспеченною. Благодаря этой страсти, все куски были на счету, все лишние рты сделались ненавистными. В особенности возненавидела она тетенек-сестриц, видя в них нечто вроде хронической язвы, подтачивавшей благосостояние семьи.
Эти поездки
могли бы, в хозяйственном смысле, считаться полезными, потому что хоть в это время можно было бы управиться с работами, но своеобычные старухи и заочно
не угомонялись, беспрерывно требуя присылки подвод с провизией, так что,
не будучи в собственном смысле слова жестокими, они до такой степени в короткое время изнурили крестьян, что последние считались самыми бедными в целом уезде.
Может быть, в памяти ее мелькнуло нечто подходящее из ее собственной помещичьей практики. То есть
не в точном смысле истязание, но нечто такое, что грубыми своими формами тоже нередко переходило в бесчеловечность.
Года четыре, до самой смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как ни злонравна была сама по себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые узнала, до чего
может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался
не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова. С утра пьяный и разъяренный, он способен был убить, засечь, зарыть ее живою в могилу.
Быть
может, когда-нибудь в нем были устроены клумбы с цветами, о чем свидетельствовали земляные горбы, рассеянные по местам, но на моей памяти в нем росла только трава, и матушка
не считала нужным восстановлять прежние затеи.
Замечательно, что хотя Уголок (бывшая усадьба тетенек-сестриц) находился всего в пяти верстах от Заболотья и там домашнее хозяйство шло своим чередом, но матушка никогда
не посылала туда за провизией, под тем предлогом, что разновременными требованиями она
может произвести путаницу в отчетности. Поэтому зерно и молочные скопы продавались на месте прасолам, а живность зимой полностью перевозилась в Малиновец.
А жить с Марьей Порфирьевной тетенька
не желала, зная ее проказливость и чудачества, благодаря которым ее благоустроенный дом
мог бы в один месяц перевернуться вверх дном.
— А я почем знаю! — крикнула матушка, прочитав бумагу, — на лбу-то у тебя
не написано, что ты племянник!
Может быть, пачпорт-то у тебя фальшивый?
Может, ты беглый солдат! Убил кого-нибудь, а пачпорт украл!
— Вот ты какой! Ну, поживи у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом,
может, и поближе сойдемся. Да ты
не нудь себя.
Не все работай, и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
— А
может, и бабочка. Все нынче, и мужики и бабы, по холодку в полушубках ходят —
не разберешь!
Может быть, благодаря этому инстинктивному отвращению отца, предположению о том, чтобы Федос от времени до времени приходил обедать наверх,
не суждено было осуществиться. Но к вечернему чаю его изредка приглашали. Он приходил в том же виде, как и в первое свое появление в Малиновце, только рубашку надевал чистую. Обращался он исключительно к матушке.
Федос становился задумчив. Со времени объяснения по поводу «каторги» он замолчал. Несколько раз матушка, у которой сердце было отходчиво, посылала звать его чай пить, но он приказывал отвечать, что ему «
мочи нет», и
не приходил.
Вообще в своей семье он был, как говорится,
не ко двору, и даже эпитет «простоватый», которым охотно награждали дядю, быть
может, означал
не столько умственную бедность, сколько отсутствие хищнических наклонностей.
Тем
не менее дядя до известной степени дорожил ею, потому что она говорила по-французски и
могла не осрамить его в обществе.
Матушка
не была особенно удачлива в этом отношении: ей досталось на долю поставить отцу повара и людскую кухарку, которые только стороной
могли узнавать о происходившем.
Может быть, дедушку подкупает еще и то, что Любягин
не имеет ни малейших поползновений на его сокровище.
— Но отчего же вы
не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал, как князь [Подразумевается князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний московский главнокомандующий.] говорил: всякий дворянин
может войти в мой дом, как в свой собственный…
— Конечно,
не всякий — это только facon de parler… [слова (фр.).] Но вы… разве тут
может быть какое-нибудь сомнение!
— Что же такое!
не век одному вековать.
Может, и в другой раз Бог судьбу пошлет!
— Да постойте,
не ругайтесь!
может, ему до ветру занадобилось, — цинически успокаивает дядя.
Она понимает, что Стриженый ей
не пара, но в то же время в голове ее мелькает мысль, что это первый «серьезный» жених, на которого она
могла бы более или менее верно рассчитывать.
Подобный брак прикрыл бы его прошлое, а
может быть, обеспечил бы от злоязычия и будущие подвиги, от которых он отнюдь
не намеревался отказаться.