Неточные совпадения
Гриша садился и застывал
на месте. Он был бесконечно счастлив, ибо понимал, что маменькино
сердце раскрылось и маменька любит его.
Но ежели несправедливые и суровые наказания ожесточали детские
сердца, то поступки и разговоры, которых дети были свидетелями, развращали их. К сожалению, старшие даже
на короткое время не считали нужным сдерживаться перед нами и без малейшего стеснения выворачивали ту интимную подкладку, которая давала ключ к уразумению целого жизненного строя.
Иногда Степка-балбес поднимался
на хитрости. Доставал у дворовых ладанки с бессмысленными заговорами и подолгу носил их, в чаянье приворожить
сердце маменьки. А один раз поймал лягушку, подрезал ей лапки и еще живую зарыл в муравейник. И потом всем показывал беленькую косточку, уверяя, что она принадлежит той самой лягушке, которую объели муравьи.
Я понимаю, что самый неразвитый, задавленный ярмом простолюдин имеет полное право называть себя религиозным, несмотря
на то, что приносит в храм, вместо формулированной молитвы, только измученное
сердце, слезы и переполненную вздохами грудь.
Я не хочу сказать этим, что
сердце мое сделалось очагом любви к человечеству, но несомненно, что с этих пор обращение мое с домашней прислугой глубоко изменилось и что подлая крепостная номенклатура, которая дотоле оскверняла мой язык, исчезла навсегда. Я даже могу с уверенностью утверждать, что момент этот имел несомненное влияние
на весь позднейший склад моего миросозерцания.
Конечно, прорывались минуты, когда мне казалось, что общество вступает
на стезю верований, — и
сердце мое оживлялось.
Мучительно жить в такие эпохи, но у людей, уже вступивших
на арену зрелой деятельности, есть, по крайней мере, то преимущество, что они сохраняют за собой право бороться и погибать. Это право избавит их от душевной пустоты и наполнит их
сердца сознанием выполненного долга — долга не только перед самим собой, но и перед человечеством.
Цель их пребывания
на балконе двоякая. Во-первых, их распустили сегодня раньше обыкновенного, потому что завтра, 6 августа, главный престольный праздник в нашей церкви и накануне будут служить в доме особенно торжественную всенощную. В шесть часов из церкви, при колокольном звоне, понесут в дом местные образа, и хотя до этой минуты еще далеко, но детские
сердца нетерпеливы, и детям уже кажется, что около церкви происходит какое-то приготовительное движение.
В село нас гулять в этот день не пускают: боятся, чтоб картины мужицкой гульбы не повлияли вредно
на детские
сердца.
Вечером матушка сидит, запершись в своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти, зная, что не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные
на праздник девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас же убирают по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье
сердце!
— Я больше всего русский язык люблю. У нас сочинения задают, переложения, особливо из Карамзина. Это наш лучший русский писатель. «Звон вечевого колокола раздался, и вздрогнули
сердца новгородцев» — вот он как писал! Другой бы сказал: «Раздался звон вечевого колокола, и
сердца новгородцев вздрогнули», а он знал,
на каких словах ударение сделать!
— Ишь ведь родительское-то
сердце! сын
на убивство идет, а старичок тихо да кротко: «Ну, что ж, убей меня! убей». От сына и муку и поруганье — все принять готов!
Конечно, она не «влюбилась» в Стриженого… Фи! одна накладка
на голове чего стоит!.. но есть что-то в этом первом неудачном сватовстве, отчего у нее невольно щемит
сердце и волнуется кровь. Не в Стриженом дело, а в том, что настала ее пора…
А эпитет этот, в переложении
на русские нравы, обнимал и оправдывал целый цикл всякого рода зазорностей: и шулерство, и фальшивые заемные письма, и нетрудные победы над женскими
сердцами, чересчур неразборчиво воспламенявшимися при слове «любовь».
Сестрица с
сердцем выбегает, хлопнув дверью. Через минуту она появляется вновь и швыряет
на стол несколько баульчиков и ящичков.
Но возвращаюсь к миросозерцанию Аннушки. Я не назову ее сознательной пропагандисткой, но поучать она любила. Во время всякой еды в девичьей немолчно гудел ее голос, как будто она вознаграждала себя за то мертвое молчание,
на которое была осуждена в боковушке. У матушки всегда раскипалось
сердце, когда до слуха ее долетало это гудение, так что, даже не различая явственно Аннушкиных речей, она уж угадывала их смысл.
Стали они промежду себя разговаривать, и чем больше купец
на своего гостя глядит, тем больше у него
сердце любовию к нему разжигается.
Услышит, где раб стонет, — он его вызволит: либо совсем
на волю выкупит, либо
сердца начальников деньгами умилостивит, заступу для раба найдет.
Время шло. Над Егоркой открыто измывались в застольной и беспрестанно подстрекали Ермолая
на новые выходки, так что Федот наконец догадался и отдал жениха
на село к мужичку в работники. Матренка, с своей стороны, чувствовала, как с каждым днем в ее
сердце все глубже и глубже впивается тоска, и с нетерпением выслушивала сожаления товарок. Не сожаления ей были нужны, а развязка. Не та развязка, которой все ждали, а совсем другая. Одно желание всецело овладело ею: погибнуть, пропасть!
И развязка не заставила себя ждать. В темную ночь, когда
на дворе бушевала вьюга, а в девичьей все улеглось по местам, Матренка в одной рубашке, босиком, вышла
на крыльцо и села. Снег хлестал ей в лицо, стужа пронизывала все тело. Но она не шевелилась и бесстрашно глядела в глаза развязке, которую сама придумала. Смерть приходила не вдруг, и процесс ее не был мучителен. Скорее это был сон, который до тех пор убаюкивал виноватую, пока
сердце ее не застыло.
— Кашлять тяжко. Того гляди,
сердце соскочит. Чего доброго,
на тот свет в рабском виде предстанешь.
Взглянет матушка в окошко, а
на дворе дождь. И опять у ней по Федотушке
сердце щемить начнет.
Сердце Пустотелова радостно бьется в груди: теперь уж никакой неожиданности опасаться нельзя. Он зорко следит за молотьбой, но дни становятся все короче и короче, так что приходится присутствовать
на гумне не больше семи-восьми часов в сутки. И чем дальше, тем будет легче. Пора и отдохнуть.
И я обязан выполнить эту задачу, хотя бы мне пришлось ради этого отказаться от самых дорогих привязанностей, от всего,
на что доныне я смотрел, как
на святыню
сердца!
Через несколько недель после того, как она осталась вдовой, у нее родилась дочь Клавденька,
на которую она перенесла свою страстную любовь к мужу. Но больное
сердце не забывало, и появление
на свет дочери не умиротворило, а только еще глубже растравило свежую рану. Степанида Михайловна долгое время тосковала и наконец стала искать забвения…
Соседки расходились, и в
сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж начала мечтать о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий для Клавденьки муж! — да посмотрит, посмотрит
на дочку, вспомнит о покойном муже, да и задумается. Что, ежели в самом деле отец свой страшный недуг дочери передал? что, если она умрет? Куда она тогда с своей пьяной головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
Иногда с покрова выпадал снег и начинались серьезные морозы. И хотя в большинстве случаев эти признаки зимы оказывались непрочными, но при наступлении их
сердца наши били усиленную тревогу. Мы с любопытством следили из окон, как
на пруде, под надзором ключницы, дворовые женщины замакивали в воде и замораживали ощипанную птицу, и заранее предвкушали то удовольствие, которое она доставит нам в вареном и жареном виде в праздничные дни.