Неточные совпадения
И то и другое одновременно заколотили в гроб и снесли
на погост, а какое иное право и какое иное раздолье выросли
на этой общей могиле — это
вопрос особый.
В чем состоит душевное равновесие? почему оно наполняет жизнь отрадой? в силу какого злого волшебства мир живых, полный чудес, для него одного превратился в пустыню? — вот
вопросы, которые ежеминутно мечутся перед ним и
на которые он тщетно будет искать ответа…
В девичьей,
на обеденном столе, красовались вчерашние остатки, не исключая похлебки, и матушкою, совместно с поваром, обсуждался
вопрос, что и как «подправить» к предстоящему обеду.
Или обращаются к отцу с
вопросом: «А скоро ли вы, братец, имение
на приданое молодой хозяюшки купите?» Так что даже отец, несмотря
на свою вялость, по временам гневался и кричал: «Язвы вы, язвы! как у вас язык не отсохнет!» Что же касается матушки, то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости, что память у нее относительно обид не короткая.
«Что фордыбакой-то смотришь, или уж намеднишнюю баню позабыл?» — «Что словно во сне веревки вьешь — или по-намеднишнему напомнить надо?» Такие
вопросы и ссылки
на недавнее прошлое сыпались беспрерывно.
И как же я был обрадован, когда,
на мой
вопрос о прислуге, милая старушка ответила: «Да скличьте девку — вот и прислуга!» Так
на меня и пахнуло, словно из печки.]
Он чинно стоит перед барыней, опершись
на клюку, и неторопливо отвечает
на ее
вопросы.
Выказывал ли я до тех пор задатки религиозности — это
вопрос,
на который я могу ответить скорее отрицательно, нежели утвердительно.
Не стану, например, доказывать, что отношусь тревожно к детскому
вопросу, потому что с разрешением его тесно связано благополучие или злополучие страны; не буду ссылаться
на то, что мы с школьной скамьи научились провидеть в детях устроителей грядущих исторических судеб.
Вот почему я продолжаю утверждать, что, в абсолютном смысле, нет возраста более злополучного, нежели детский, и что общепризнанное мнение глубоко заблуждается, поддерживая противное. По моему мнению, это заблуждение вредное, потому что оно отуманивает общество и мешает ему взглянуть трезво
на детский
вопрос.
С тех пор в Щучьей-Заводи началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день, с утра до ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это
вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне.
На последнем он в особенности настаивал, желая себя выказать в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Словом сказать,
на все подобные
вопросы Федос возражал загадочно, что приводило матушку в немалое смущение. Иногда ей представлялось: да не бунтовщик ли он? Хотя в то время не только о нигилистах, но и о чиновниках ведомства государственных имуществ (впоследствии их называли помещики «эмиссарами Пугачева») не было слышно.
Его больше всего
на свете — хотя вполне бескорыстно — интересовал
вопрос о наследствах вообще, а в том числе и
вопрос о наследстве после старика.
Или ее, за добра ума, теперь же в Малиновец увезти? — вдруг возникает
вопрос, но
на первый раз он не задерживается в мозгу и уступает место другим предположениям.
— Ах, да! давно хочу я тебя спросить, где у тебя брильянты? — начинает матушка, как будто ей только сейчас этот
вопрос взбрел
на ум.
Клещевинову неловко. По ледяному тону, с которым матушка произносит свой бесцеремонный
вопрос, он догадывается, что она принадлежит к числу тех личностей, которые упорно стоят
на однажды принятом решении. А решение это он сразу прочитал
на ее лице.
— Срамник ты! — сказала она, когда они воротились в свой угол. И Павел понял, что с этой минуты согласной их жизни наступил бесповоротный конец. Целые дни молча проводила Мавруша в каморке, и не только не садилась около мужа во время его работы, но
на все его
вопросы отвечала нехотя, лишь бы отвязаться. Никакого просвета в будущем не предвиделось; даже представить себе Павел не мог, чем все это кончится. Попытался было он попросить «барина» вступиться за него, но отец, по обыкновению, уклонился.
Драма кончилась. В виде эпилога я могу, впрочем, прибавить, что за утренним чаем
на мой
вопрос: когда будут хоронить Маврушу? — матушка отвечала...
Молчальник он был изумительный. Редко-редко с его языка слетал какой-нибудь неожиданный
вопрос вроде: «Прикажете
на стол накрывать?», или: «Прикажете сегодня печки топить?» —
на что обыкновенно получалось в ответ: «Одурел ты, что ли, об чем спрашиваешь?» В большинстве случаев он или безусловно молчал, или ограничивался однословными ответами самого первоначального свойства.
На этот
вопрос можно скорее ответить отрицательно.
Матренка с тоскою глядела
на жениха, ища уловить в его глазах хоть искру сочувствия. Но Егорушка даже не ответил
на ее
вопрос и угрюмо промолвил...
Матушку сильно волновал
вопрос, кого
на место Федота в старосты выбрать.
Она внимательно выслушивает вечерний доклад Архипа и старается ввести его в круг своих хозяйственных взглядов. Но Архип непривычен и робеет перед барыней. К несчастию, матушка окончательно утратила всякое чувство самообладания и не может сдерживать себя. Начавши с молчаливого выслушивания, она переходит в поучения, а из поучений в крик. Ошеломленный этим криком, Архип уже не просто робеет, но дрожит. Вследствие этого
вопросы остаются неразрешенными, и новый староста уходит, оставленный
на произвол судьбе.
Поэтому и
вопрос о размежевании чересполосных владений, несмотря
на настояния начальства, оставался нетронутым: все знали, что как только приступлено будет к его практическому осуществлению — общей свалки не миновать.
Тем не менее, в какой мере это относительно безнуждное житие отражалось
на крепостной спине — это
вопрос особый, который я оставляю открытым.
Наконец решает
вопрос в отрицательном смысле, захватывает добычу вилкой и тащит
на тарелку.
Все, как один, снялись с места и устремились вперед, перебегая друг у друга дорогу. Вокруг стола образовалась давка. В каких-нибудь полчаса
вопрос был решен.
На хорах не ждали такой быстрой развязки, и с некоторыми дамами сделалось дурно.
Несмотря
на то, что
вопрос поставлен был бесповоротно и угрожал в корне изменить весь строй русской жизни, все продолжали жить спустя рукава, за исключением немногих; но и эти немногие сосредоточили свои заботы лишь
на том, что под шумок переселяли крестьян
на неудобные земли и тем уготовали себе в будущем репрессалии.
Староста изумился при этом
вопросе и во все глаза смотрел
на молодого барина.
Даже Бурмакина удивила форма, в которую вылились эти
вопросы. Если б она спросила его, будет ли он ее «баловать», — о! он наверное ответил бы: баловать! ласкать! любить! и, может быть, даже бросился бы перед ней
на колени… Но «ездить в гости», «наряжать»! Что-то уж чересчур обнаженное слышалось в этих словах…
Покуда они разговаривали, между стариками завязался
вопрос о приданом. Калерия Степановна находилась в большом затруднении. У Милочки даже белья сносного не было, да и подвенечное платье сшить было не
на что. А платье нужно шелковое, дорогое — самое простое приличие этого требует. Она не раз намекала Валентину Осиповичу, что бывают случаи, когда женихи и т. д., но жених никаких намеков решительно не понимал. Наконец старики Бурмакины взяли
на себя объясниться с ним.
Что сталось впоследствии с Бурмакиным, я достоверно сказать не могу. Ходили слухи, что московские друзья помогли ему определиться учителем в одну из самых дальних губернских гимназий, но куда именно — неизвестно. Конечно, отец Бурмакин имел положительные сведения о местопребывании сына, но
на все
вопросы об этом он неизменно отвечал...
Этот страшный
вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь,
на время запоя, уходила к соседям, но последняя не соглашалась.
Результат этих проказ сказался, прежде всего, в бесконечной ненависти, которую дети питали к отцу, а по смерти его, опутанные устроенною им кутерьмою, перенесли друг
на друга. Оба назывались Захарами Захарычами; оба одновременно вышли в отставку в одном и том же поручичьем чине и носили один и тот же мундир; оба не могли определить границ своих владений, и перед обоими, в виде неразрешимой и соблазнительной загадки, стоял
вопрос о двадцать третьем дворе.