Неточные совпадения
Иногда
буду вести его лично от себя, иногда — в третьем
лице, как
будет для меня удобнее.
Наступавший затем Светлый праздник
был едва ли не единственным днем, когда
лица рабов и рабынь расцветали и крепостное право как бы упразднялось.
То
был высокий, худой и, кажется, чахоточный человек, с бледным, осунувшимся
лицом и светлыми, желтоватыми волосами на голове.
Домишко
был действительно жалкий. Он стоял на юру, окутанный промерзлой соломой и не защищенный даже рощицей. Когда мы из крытого возка перешли в переднюю, нас обдало морозом. Встретила нас тетенька Марья Порфирьевна, укутанная в толстый ваточный капот, в капоре и в валяных сапогах.
Лицо ее осунулось и выражало младенческое отупение. Завидев нас, она машинально замахала руками, словно говорила: тише! тише! Сзади стояла старая Аннушка и плакала.
Тетенька уже стояла на крыльце, когда мы подъехали. Это
была преждевременно одряхлевшая, костлявая и почти беззубая старуха, с морщинистым
лицом и седыми космами на голове, развевавшимися по ветру. Моему настроенному воображению представилось, что в этих космах шевелятся змеи. К довершению всего на ней
был надет старый-старый ситцевый балахон серо-пепельного цвета, точь-в-точь как на картинке.
— Не тронь… тетенька забранит… хуже
будет! — остановила меня девочка, — вот
лицо фартуком оботри… Барин!.. миленький!
На заплывшем
лице его написано
было тупое самодовольство и неизреченная животненная плотоядность.
Лица их, впрочем, значительно портило употребление белил и румян, а также совсем черные зубы, в подражание городским купчихам, у которых в то время
была такая мода.
Всякий уголок в саду
был мне знаком, что-нибудь напоминал; не только всякого дворового я знал в
лицо, но и всякого мужика.
Боялся я тоже лягушек, которых в роще
было множество, и притом крупные: а что, ежели она прыгнет да в
лицо вопьется!
Лицо ее, круглое, пухлое, с щеками, покрытыми старческим румянцем, лоснилось после бани; глаза порядочно-таки заплыли, но еще живо светились в своих щелочках; губы, сочные и розовые, улыбались, на подбородке играла ямочка, зубы
были все целы.
Я и прислугу держу веселую; люблю, чтоб около меня с довольными
лицами ходили, разговаривали, песни
пели.
На другой день, с осьми часов, мы отправились к обедне в ближайшую городскую церковь и, разумеется, приехали к «часам». По возвращении домой началось именинное торжество, на котором присутствовали именитейшие
лица города. Погода
была отличная, и именинный обед состоялся в саду. Все сошло, как по маслу;
пили и
ели вдоволь, а теленок, о котором меня заранее предупреждала тетенька, оказался в полном смысле слова изумительным.
Мужчина встал. Это
был молодой человек лет двадцати пяти, среднего роста, здоровый, плотный.
Лицо широкое, с выдающимися скулами, голова острижена в скобку, волоса обхватывал черный ремень. От сапогов вся девичья провоняла ворванью.
Сложен он
был плотно, и всегда красное
лицо его казалось налитым кровью.
По-видимому, она когда-то
была действительно миловидна, но в описываемое время от бывшей красоты не осталось и следа, и
лицо ее выражало только придавленность и испуг.
Детей у него
было четверо и всё сыновья — дядя любил мудреные имена, и потому сыновья назывались: Ревокат, Феогност, Селевк и Помпей —
были тоже придавлены и испуганы, по крайней мере, в присутствии отца, у которого на
лице, казалось,
было написано: «А вот я тебя сейчас прокляну!» Когда я зазнал их, это
были уже взрослые юноши, из которых двое посещали университет, а остальные кончали гимназию.
Словом сказать, малиновецкий дом оживился. Сенные девушки — и те ходили с веселыми
лицами, в надежде, что при старом барине их не
будут томить работой. Одно горе: дедушка любил полакомиться, а к приезду его еще не
будет ни ягод, ни фруктов спелых.
Лицо у нее
было широкое, плоское, ничего не выражающее, глаза небольшие и мутные; челюсти и скулы выдались, как у калмычки.
Когда все визиты
были сделаны, несколько дней сидели по утрам дома и ждали отдачи. Случалось, что визитов не отдавали, и это служило темой для продолжительных и горьких комментариев. Но случалось и так, что кто-нибудь приезжал первый — тогда на всех
лицах появлялось удовольствие.
За обедом повторялись те же сцены и велся тот же разговор, что и в Малиновце, а отобедавши, все ложились спать, в том числе и сестра, которая
была убеждена, что послеобеденный сон на весь вечер дает ей хороший цвет
лица.
На мефимоны съезжается «вся Москва», и ударить себя
лицом в грязь
было бы непростительно.
Малорослая, приземистая, с
лицом цвета сильно обожженного кирпича, формою своей напоминавшим гусиное яйцо и усеянным крупными бородавками, она не казалась, однако, безобразною, благодаря тому выражению убежденности, которое
было разлито во всем ее существе.
Какое-то гнетущее равнодушие
было написано на его
лице, но в чем заключалась тайна этого равнодушия, это даже ему самому едва ли
было известно. Во всяком случае, никто не видал на этом
лице луча не только радости, но даже самого заурядного удовольствия. Точно это
было не
лицо, а застывшая маска. Глядит, моргает, носом шевелит, волосами встряхивает, а какой внутренний процесс скрывается за этими движениями — отгадать невозможно.
Некоторое время он
был приставлен в качестве камердинера к старому барину, но отец не мог выносить выражения его
лица и самого Конона не иначе звал, как каменным идолом. Что касается до матушки, то она не обижала его и даже в приказаниях
была более осторожна, нежели относительно прочей прислуги одного с Кононом сокровенного миросозерцания. Так что можно
было подумать, что она как будто его опасается.
И развязка не заставила себя ждать. В темную ночь, когда на дворе бушевала вьюга, а в девичьей все улеглось по местам, Матренка в одной рубашке, босиком, вышла на крыльцо и села. Снег хлестал ей в
лицо, стужа пронизывала все тело. Но она не шевелилась и бесстрашно глядела в глаза развязке, которую сама придумала. Смерть приходила не вдруг, и процесс ее не
был мучителен. Скорее это
был сон, который до тех пор убаюкивал виноватую, пока сердце ее не застыло.
Матушка выбирает меня, и дело улаживается. [Хотя я
был малолетний, но в то время еще не существовало закона, запрещающего
лицам, не достигшим совершеннолетия, воспринимать младенцев от купели.]
Сережка не робок и довольно развязно подходит к «крестной». Матушка рассматривает его, но хорошего находит мало.
Лицо широкое, красное, скулы выдались, глаза узенькие, нос как пуговица. Как
есть калмык. Да и ростом мал не по летам.
Это
была в полном смысле слова писаная русская красавица, высокая, стройная, полногрудая, с прекрасным овалом
лица, большими серыми глазами навыкате и густой темно-русой косой.
Явился
было однажды конкурент, в
лице обруселого француза Галопена, владельца — тоже по жене — довольно большого оброчного имения, который вознамерился «освежить» наш край, возложив на себя бремя его представительства.
Она еще
была очень свежа;
лицо ее по-прежнему
было красиво, только волосы совсем поседели. В руках она держала большую корзину и, завидев меня, повернула
было в сторону, но я не выдержал и остановил ее.
Наскоро сполоснувши
лицо водой, он одевается в белую пару из домотканого полотна,
выпивает большую рюмку зверобойной настойки, заедает ломтем черного хлеба, другой такой же ломоть, густо посоленный, кладет в сетчатую сумку, подпоясывается ремнем, за который затыкает нагайку, и выходит в гостиную.
Однажды установившаяся степень довольства и перспектива обеспеченного досуга
были слишком привлекательны, чтобы ввиду их даже избранник решился взять посох в руки и идти в поте
лица снискивать хлеб свой.
Она появлялась всюду, где можно
было встретить военных людей; и сама заговаривала с ними, и дочерей заставляла
быть любезными: словом сказать, из последнего билась, чтобы товар
лицом показать.
Неточные совпадения
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Спустили с возу дедушку. // Солдат
был хрупок на ноги, // Высок и тощ до крайности; // На нем сюртук с медалями // Висел, как на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе //
Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом! Рот ощерится. // Глаза — что угольки!
— Не знаю я, Матренушка. // Покамест тягу страшную // Поднять-то поднял он, // Да в землю сам ушел по грудь // С натуги! По
лицу его // Не слезы — кровь течет! // Не знаю, не придумаю, // Что
будет? Богу ведомо! // А про себя скажу: // Как выли вьюги зимние, // Как ныли кости старые, // Лежал я на печи; // Полеживал, подумывал: // Куда ты, сила, делася? // На что ты пригодилася? — // Под розгами, под палками // По мелочам ушла!
И, сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде
была; стояла, и хмельная улыбка бродила по
лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.
Глупову именно нужен
был"сумрак законов", то
есть такие законы, которые, с пользою занимая досуги законодателей, никакого внутреннего касательства до посторонних
лиц иметь не могут.