Губы его дергались, силясь выговорить слово, и в то же мгновение произошло что-то непонятное, чудовищное, сверхъестественное. В правую щеку мне дунуло теплым ветром, сильно качнуло меня — и только, а перед моими глазами на месте бледного лица было что-то короткое, тупое, красное, и оттуда
лила кровь, словно из откупоренной бутылки, как их рисуют на плохих вывесках. И в этом коротком, красном, текущем продолжалась еще какая-то улыбка, беззубый смех — красный смех.
— А как же? — продолжал Кирша. — Разве мы не изменники? Наши братья, такие же русские, как мы,
льют кровь свою, а мы здесь стоим поджавши руки… По мне, уж честнее быть заодно с ляхами! А то что мы? ни то ни се — хуже баб! Те хоть бога молят за своих, а мы что? Эх, товарищи, видит бог, мы этого сраму век не переживем!
Неточные совпадения
Солдат опять с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где
лил солдатик
кровь?
Что он не ведает святыни, // Что он не помнит благостыни, // Что он не любит ничего, // Что
кровь готов он
лить, как воду, // Что презирает он свободу, // Что нет отчизны для него.
— Дай докажу. Ведро поставил. Выпили. А
кровь всё
льет. Всю избу прилил кровью-то. Дедука Бурлак и говорит: «Ведь малый-то издохнет. Давай еще штоф сладкой, а то мы тебя засудим». Притащили еще. Дули, дули…
Он обтирает
кровь, которая
льет из носа, и молчит; а другой парень за него и говорит:
Сколько прожил скорбного, страдал, унывал,
лил слез и
крови дух человечества, пока отрешил мышление от всего временного и одностороннего и начал понимать себя сознательной сущностью мира!