Неточные совпадения
Ежели кушанье оказывалось чересчур посоленным, то его призывали и объявляли,
что недосол на столе, а пересол на спине;
если в супе отыскивали таракана — повара опять призывали и заставляли таракана разжевать.
— Уж
если… уж
если она… ну, за самого
что ни на есть нищего ее отдам! С Прошкой связалась,
что ли?
Неизвестно, куда бы завели Анну Павловну эти горькие мысли,
если бы не воротилась горничная и не доложила,
что Кирюшка с Марфушкой дожидаются в девичьей.
Они называют ее «молодцом», говорят,
что у ней «губа не дура» и
что,
если бы не она, сидели бы они теперь при отцовских трехстах шестидесяти душах.
Правда,
что дети не сознают, куда их ведут и
что с ними делается, и это освобождает их от массы сердечных мук, которые истерзали бы их,
если бы они обладали сознательностью. Но
что же значит это временное облегчение ввиду тех угроз, которыми чревато их будущее?
— И, братец! сытехоньки! У Рождества кормили — так на постоялом людских щец похлебали! — отвечает Ольга Порфирьевна, которая тоже отлично понимает (церемония эта, в одном и том же виде, повторяется каждый год),
что если бы она и приняла братнино предложение, то из этого ничего бы не вышло.
Очень возможно,
что она и навсегда удержалась бы на этой стезе,
если б не золовки.
Старик, в свою очередь, замахнулся на меня, и кто знает,
что бы тут произошло,
если бы Алемпий не вступился за меня.
Вот все,
что я имел сказать о Заболотье.
Если написанная картина вышла суха и недостаточно образна — прошу извинить. Мне кажется, впрочем,
что все-таки она не будет лишнею для возможно полной характеристики «пошехонской старины».
Увы! отдавая свой приказ, матушка с болью сознавала,
что если в Заболотье и можно было соследить за Могильцевым, то в городе руки у него были совершенно развязаны.
Сверх того, она была уверена,
что если будет лично присутствовать при экзамене (а это допускалось), то и я не посмеюотвечать худо…
— Говорила,
что опоздаем! — пеняла матушка кучеру, но тут же прибавила: — Ну, да к вечерне не беда
если и не попадем. Поди, и монахи-то на валу гуляют, только разве кто по усердию… Напьемся на постоялом чайку, почистимся — к шести часам как раз к всенощной поспеем!
Начинаются визиты. В начале первой зимы у семьи нашей знакомств было мало, так
что если б не три-четыре семейства из своих же соседей по именью, тоже переезжавших на зиму в Москву «повеселиться», то, пожалуй, и ездить было бы некуда; но впоследствии, с помощью дяди, круг знакомств значительно разросся, и визитация приняла обширные размеры.
Отец вздыхает. Одиночество, как ни привыкай к нему, все-таки не весело. Всегда он один, а
если не один, то скучает установившимся домашним обиходом. Он стар и болен, а все другие здоровы… как-то глупо здоровы. Бегают, суетятся, болтают, сами не знают, зачем и о
чем. А теперь вот притихли все, и
если бы не Степан — никого, пожалуй, и не докликался бы. Умри — и не догадаются.
Билеты для входа в Собрание давались двоякие: для членов и для гостей. Хотя последние стоили всего пять рублей ассигнациями, но матушка и тут ухитрялась, в большинстве случаев, проходить даром. Так как дядя был исстари членом Собрания и его пропускали в зал беспрепятственно, то он передавал свой билет матушке, а сам входил без билета. Но был однажды случай,
что матушку чуть-чуть не изловили с этой проделкой, и
если бы не вмешательство дяди, то вышел бы изрядный скандал.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо
если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается на своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и на следующий день, так
что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
— А
что,
если начальство проведает, да под суд его за такие дела отдаст?
— Это так; можно и другое дело найти. Капитал кому угодно занятие даст. Всяко его оборотить можно. Имение, например…
Если на свое имя приобрести неудобно, можно иначе сделать… ну, на имя супруги,
что ли…
Поднимается спор, законный или незаконный король Людвиг-Филипп. Дядя утверждает,
что уж
если раз сидит на троне — стало быть, законный; Стриженый возражает...
— Вот вы сказали,
что своих лошадей не держите; однако ж,
если вы женитесь, неужто ж и супругу на извозчиках ездить заставите? — начинает матушка, которая не может переварить мысли, как это человек свататься приехал, а своих лошадей не держит! Деньги-то, полно, у него есть ли?
—
Что ж,
если Федору Платонычу это сделает удовольствие… — разрешает матушка.
С Клещевиновым сестра познакомилась уже в конце сезона, на вечере у дяди, и сразу влюбилась в него. Но
что всего важнее, она была убеждена,
что и он в нее влюблен. Очень возможно,
что дело это и сладилось бы,
если бы матушка наотрез не отказала в своем согласии.
Что если одного ее слова достаточно, чтобы «распорядиться» с такими безответными личностями, как Степка-балбес или Сонька-калмычка, то в той же семье могут совсем неожиданно проявиться другие личности, которые, пожалуй, дадут и отпор.
— Нет, я не про то… Теперь он вам визит сделал, а потом — и не увидите, как вотрется… Эти «отчаянные» — самый этот народ… И слова у них какие-то особенные… К нам он, конечно, не приедет, но
если бы… Ну, ни за
что!
Но невольно спрашиваешь себя:
что сталось бы,
если бы и на отца нашел такой же смешливый час, как и на тетеньку Ольгу Порфирьевну?
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за
что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то,
что она учила рабов с благодарностью принимать от господ раны!
Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то вот и есть: на словах: «повинуйтесь! да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на тебя точит!
Не знаю, понимала ли Аннушка,
что в ее речах существовало двоегласие, но думаю,
что если б матушке могло прийти на мысль затеять когда-нибудь с нею серьезный диспут, то победительницею вышла бы не раба, а госпожа.
И нужно сказать правду,
что если бы не она, то злополучные обитательницы девичьей имели бы очень слабое понятие о том,
что поется и читается в эти дни в церкви.
— Не иначе, как Павлушка потихоньку ей носит. Сказать ему, негодяю,
что если он хоть корку хлеба ей передаст, то я — видит бог! — в Сибирь обоих упеку!
Повторяю, всесильная барыня вынуждена была сознаться,
что если она поведет эту борьбу дальше, то ей придется все дела бросить и всю себя посвятить усмирению строптивой рабы.
Очевидно, в нем таилась в зародыше слабость к щегольству, но и этот зародыш, подобно всем прочим качествам, тускло мерцавшим в глубинах его существа, как-то не осуществился, так
что если кто из девушек замечал: «Э! да какой ты сегодня франт!» — то он, как и всегда, оставлял замечание без ответа или же отвечал кратко...
И я уверен,
что если бы Конон возобновил свою просьбу, то, несомненно, разрешение было бы ему дано.
— Так вот
что. Через три месяца мы в Москву на всю зиму поедем, я и тебя с собой взять собралась.
Если ты женишься, придется тебя здесь оставить, а самой в Москве без тебя как без рук маяться. Посуди, по-божески ли так будет?
То ли дело господа! Живут как вздумается, ни на
что им запрета нет. И таиться им не в
чем, потому
что они в свою пользу закон отмежевали. А рабам нет закона; в беззаконии они родились, в беззаконии и умереть должны, и
если по временам пытаются окольным путем войти в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.
— Ничего, привык. Я, тетенька, знаешь ли,
что надумал. Ежели Бог меня помилует, уйду, по просухе, в пустынь на Сульбу [Сольбинская пустынь,
если не ошибаюсь, находится в Кашинском уезде, Тверской губернии. Семья наша уезжала туда на богомолье, но так как я был в то время очень мал, то никаких определенных воспоминаний об этом факте не сохранил.] да там и останусь.
— Ты отец: должен знать. А коли ты от родного сына отказываешься, так вот
что: напиши своему Сеньке,
что если он через месяц не представит брата Стрелкову, так я ему самому лоб забрею.
Хорошо еще,
что это случилось глубокой осенью, а
если б летом, в самый развал страды, — просто хоть пропадай без Федота.
Все споры и недоразумения разрешались при посредстве этого фактора, так
что если б его не существовало, то еще бог знает, не пришлось ли бы пожалеть об нем.
В этом отношении я могу свидетельствовать,
что соседи наши были вообще набожны;
если же изредка и случалось слышать праздное слово, то оно вырывалось без намерения, именно только ради красного словца, и всех таких празднословов без церемонии называли пустомелями.
— Будет; устал. Скажите на псарной,
что зайду позавтракавши, а
если дела задержат, так завтра в это же время. А ты у меня, Артемий, смотри! пуще глаза «Модницу» береги! Ежели
что случится — ты в ответе!
То-то вот горе,
что жена детей не рожает, а кажется,
если б у него, подобно Иакову, двенадцать сынов было, он всех бы телятиной накормил, да еще осталось бы!
— А то и «такое»,
что земля не моя, а женина, а она на этот счет строга. Кабы моя земля была, я слова бы не сказал; вот у меня в Чухломе болота тысяча десятин — бери! Даже
если б женину землю можно было полегоньку, без купчей, продать — и тут бы я слова не сказал…
— Это за плюху! — негодовал Струнников, — да
если бы и все три,
что же такое!
Я, впрочем, не поверил бы глазам своим,
если бы он сам не убедил меня,
что с моей стороны нет ошибки, — воскликнув на чистейшем русском диалекте...
И кавалеры оставляли ее в покое и даже находили,
что молчание составляет одну из ее привилегий. Еще бог знает,
что она скажет,
если заговорит, а тут сиди и любуйся ею — вот и все!
Даже Бурмакина удивила форма, в которую вылились эти вопросы.
Если б она спросила его, будет ли он ее «баловать», — о! он наверное ответил бы: баловать! ласкать! любить! и, может быть, даже бросился бы перед ней на колени… Но «ездить в гости», «наряжать»! Что-то уж чересчур обнаженное слышалось в этих словах…
Соседки расходились, и в сердце пьяницы поселялась робкая надежда. Давно, признаться, она уж начала мечтать о Михаиле Золотухине — вот бы настоящий для Клавденьки муж! — да посмотрит, посмотрит на дочку, вспомнит о покойном муже, да и задумается.
Что, ежели в самом деле отец свой страшный недуг дочери передал?
что,
если она умрет? Куда она тогда с своей пьяной головой денется? неужто хоть одну минуту такое несчастье переживет?!
Разумеется, начальство репримандов ему не делало, но благосклонно предоставляло совершать жизненный путь наряду с другими, в сладком сознании,
что если он никого не тронет, то и его никто не тронет (таков был тогдашний идеал мирного жития, которому большинство, отчасти добровольно, отчасти страха ради иудейска, подчинялось).