Москва того времени была центром, к которому тяготело все неслужащее поместное русское дворянство. Игроки находили там клубы, кутилы дневали и ночевали в трактирах и у цыган, богомольные люди радовались обилию церквей; наконец, дворянские дочери сыскивали себе женихов. Натурально, что матушка, у которой любимая дочь была на выданье, должна
была убедиться, что как-никак, а поездки в Москву на зимние месяцы не миновать.
Неточные совпадения
Снова не нашли ни поломов, ни увечий, а из допросов
убедились, что покойница
была перед смертью пьяна и умерла от апоплексии.
Матушка задумывалась. Долго она не могла привыкнуть к этим быстрым и внезапным ответам, но наконец
убедилась, что ежели существуют разные законы, да вдобавок к ним еще сенатские указы издаются, то, стало
быть, это-то и составляет
суть тяжебного процесса. Кто кого «перепишет», у кого больше законов найдется, тот и прав.
Начинается фантастическое бесстыжее хвастовство, в котором
есть только одно смягчающее обстоятельство: невозможность определить, преднамеренно ли лгут собеседники или каким-то волшебным процессом сами
убеждаются в действительности того, о чем говорят.
Разговор принимает довольно мирный характер. Затрогиваются по очереди все светские темы: вечера, театры, предстоящие катанья под Новинским, потом катанья, театры, вечера… Но матушка чувствует, что долго сдерживаться ей
будет трудно, и потому частенько вмешивает в общую беседу жалобы на нездоровье. Клещевинов
убеждается, что время откланяться.
— Что ж, одета как одета… — нетерпеливо отвечает матушка, которая, ввиду обступившего ее судачанья, начинает
убеждаться, что к ближним не мешает от времени до времени
быть снисходительною.
При первом же взгляде на новую рабу матушка
убедилась, что Павел
был прав. Действительно, это
было слабое и малокровное существо, деликатное сложение которого совсем не мирилось с представлением о крепостной каторге.
Но никакие вразумления не действовали, и в следующий праздник та же история повторялась с буквальною точностью. Не раз, ввиду подобных фактов, матушка заподозривала Конона в затаенной строптивости, но, по размышлении, оставила свои подозрения и
убедилась, что гораздо проще объяснить его поведение тем, что он — «природный олух». Эта кличка
была как раз ему впору; она вполне исчерпывала его внутреннее содержание и определяла все поступки.
Матушка на минуту задумалась. Не то, чтобы просьба больного удивила ее, а все-таки… «Стало
быть, он так-таки и пропадет!» — мелькало у нее в голове. Однако колебания ее
были непродолжительны. Стоило взглянуть на Сатира, чтобы сразу
убедиться, что высказанное им желание — последнее.
Всю горькую чашу существования мастерового-ученика он
выпил до дна, на собственных боках
убеждаясь, что попал в глухой мешок, из которого некуда выбраться, и что, стало
быть, самое лучшее, что ему предстояло, — это притупить в себе всякую чувствительность, обтерпеться.
Увы! «оно»
было действительно напечатано. Хотя, по-видимому, дело касалось только западных губерний, а все-таки… Однако Струнников и тут не
убедился.
— Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви,
будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно.
Однако большая глубина снежного покрова в первый же день сильно утомила людей и собак. Нарты приходилось тащить главным образом нам самим. Собаки зарывались в сугробах, прыгали и мало помогали. Они знали, как надо лукавить: ремень, к которому они были припряжены, был чуть только натянут, в чем легко можно
было убедиться, тронув его рукой. Хитрые животные оглядывались и лишь только замечали, что их хотят проверить, делали вид, что стараются.
Неточные совпадения
Думали сначала, что он
будет палить, но, заглянув на градоначальнический двор, где стоял пушечный снаряд, из которого обыкновенно палили в обывателей,
убедились, что пушки стоят незаряженные.
А он между тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжело храпел. Теперь он
был у всех на виду; всякий мог свободно рассмотреть его и
убедиться, что это подлинный идиот — и ничего более.
Скоро, однако ж, обыватели
убедились, что ликования и надежды их
были по малой мере преждевременны и преувеличенны.
Другое
было то, что, прочтя много книг, он
убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого не подразумевали под ними и что они, ничего не объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что не мог жить, а старались разрешить совершенно другие, не могущие интересовать его вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Но, пробыв два месяца один в деревне, он
убедился, что это не
было одно из тех влюблений, которые он испытывал в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты покоя; что он не мог жить, не решив вопроса:
будет или не
будет она его женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств в том, что ему
будет отказано.