Неточные совпадения
Текучей воды
было мало. Только одна река Перла, да и та неважная, и
еще две речонки: Юла и Вопля. [Само собой разумеется, названия эти вымышленные.] Последние еле-еле брели среди топких болот, по местам образуя стоячие бочаги, а по местам и совсем пропадая под густой пеленой водяной заросли. Там и сям виднелись небольшие озерки, в которых водилась немудреная рыбешка, но к которым в летнее время невозможно
было ни подъехать, ни подойти.
Еще в большем размере
были разведены огороды и фруктовый сад с оранжереями, теплицами и грунтовыми сараями.
Я
еще помню месячину; но так как этот способ продовольствия считался менее выгодным, то с течением времени он
был в нашем доме окончательно упразднен, и все дворовые
были поверстаны в застольную.
Был, впрочем, и
еще один вид родительской ласки, о котором стоит упомянуть.
Таким образом, к отцу мы, дети,
были совершенно равнодушны, как и все вообще домочадцы, за исключением,
быть может, старых слуг, помнивших
еще холостые отцовские годы; матушку, напротив, боялись как огня, потому что она являлась последнею карательною инстанцией и притом не смягчала, а, наоборот, всегда усиливала меру наказания.
Не потому ли, что, кроме фабулы, в этом трагическом прошлом
было нечто
еще, что далеко не поросло
быльем, а продолжает и доднесь тяготеть над жизнью?
— Как? кусочек, кажется, остался?
Еще ты говорил: старому барину на котлетки
будет.
Да
еще хамов да хамок с собой навезут — всех-то
напои, всех-то накорми!
— Не могу
еще наверно сказать, — отвечает ключница, — должно
быть, по видимостям, что так.
А Василий Порфирыч идет даже дальше; он не только вырезывает сургучные печати, но и самые конверты сберегает: может
быть, внутренняя, чистая сторона
еще пригодится коротенькое письмецо написать.
А кроме того, сколько
еще других дел — и везде она
поспевай, все к ней за приказаниями бегут!
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то
было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то
еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
— Совсем
еще ягоды мало
поспело, — оправдываются девушки.
Анна Павловна и Василий Порфирыч остаются с глазу на глаз. Он медленно проглатывает малинку за малинкой и приговаривает: «Новая новинка — в первый раз в нынешнем году! раненько
поспела!» Потом так же медленно берется за персик, вырезывает загнивший бок и, разрезав остальное на четыре части, не торопясь, кушает их одну за другой, приговаривая: «Вот хоть и подгнил маленько, а сколько
еще хорошего места осталось!»
—
Ещё что-нибудь
есть? — встревоженно спрашивает барыня.
Осталась дома третья группа или, собственно говоря, двое одиночек: я да младший брат Николай, который
был совсем
еще мал и на которого матушка, с отъездом Гриши, перенесла всю свою нежность.
— Покуда
еще намерения такого не имею. Я
еще и сам, слава Богу… Разве лет через десять что
будет. Да старший-то сын у меня и пристрастия к духовному званию не имеет, хочет по гражданской части идти. Урок, вишь, у какого-то начальника нашел, так тот его обнадеживает.
Таким образом прошел целый год, в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но не
были ли эти успехи только кажущимися — это
еще вопрос. Настоящего руководителя у меня не
было, системы в усвоении знаний — тоже. В этом последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо всякой системы, у меня
была программа для поступления в пансион. Матушка дала мне ее, сказав...
Начните с родителей. Папаша желает, чтоб Сережа шел по гражданской части, мамаша настаивает, чтоб он
был офицером. Папаша говорит, что назначение человека — творить суд и расправу. Мамаша утверждает, что
есть назначение
еще более высокое — защищать отечество против врагов.
Цель их пребывания на балконе двоякая. Во-первых, их распустили сегодня раньше обыкновенного, потому что завтра, 6 августа, главный престольный праздник в нашей церкви и накануне
будут служить в доме особенно торжественную всенощную. В шесть часов из церкви, при колокольном звоне, понесут в дом местные образа, и хотя до этой минуты
еще далеко, но детские сердца нетерпеливы, и детям уже кажется, что около церкви происходит какое-то приготовительное движение.
Чаю в этот день до обедни не
пьют даже дети, и так как все приказания отданы
еще накануне, то делать решительно нечего.
Этим сразу старинные порядки
были покончены. Тетеньки пошептались с братцем, но без успеха. Все дворовые почувствовали, что над ними тяготеет не прежняя сутолока, а настоящая хозяйская рука, покамест молодая и неопытная, но обещающая в будущем распорядок и властность. И хотя молодая «барыня»
еще продолжала играть песни с девушками, но забава эта повторялась все реже и реже, а наконец девичья совсем смолкла, и веселые игры заменились целодневным вышиванием в пяльцах и перебиранием коклюшек.
Днем у всех
было своего дела по горло, и потому наверх редко кто ходил, так что к темноте, наполнявшей коридор, присоединялась
еще удручающая тишина.
Уже в семье дедушки Порфирия Васильича, когда она
еще была «в девках», ее не любили и называли варваркой; впоследствии же, когда она вышла замуж и стала жить на своей воле, репутация эта за ней окончательно утвердилась.
Говорили, например, что она,
еще будучи в девушках, защипала до смерти данную ей в услужение девчонку; что она находится замужем за покойником и т. д.
— Девятый… ай да молодец брат Василий! Седьмой десяток, а поди
еще как проказничает! Того гляди, и десятый недалеко… Ну, дай тебе Бог, сударыня, дай Бог! Постой-ка, постой, душенька, дай посмотреть, на кого ты похож! Ну, так и
есть, на братца Василья Порфирьича, точка в точку вылитый в него!
Матушка, однако ж, поняла, что попала в ловушку и что ей не ускользнуть от подлых намеков в продолжение всех двух-трех часов, покуда
будут кормиться лошади. Поэтому она,
еще не входя в комнаты, начала уже торопиться и приказала, чтоб лошадей не откладывали. Но тетенька и слышать не хотела о скором отъезде дорогих родных.
— Сын ли, другой ли кто — не разберешь. Только уж слуга покорная! По ночам в Заболотье
буду ездить, чтоб не заглядывать к этой ведьме. Ну, а ты какую
еще там девчонку у столба видел, сказывай! — обратилась матушка ко мне.
Здесь, я полагаю,
будет уместно рассказать тетенькину историю, чтобы объяснить те загадочности, которыми полна
была ее жизнь. Причем не лишним считаю напомнить, что все описываемое ниже происходило
еще в первой четверти нынешнего столетия, даже почти в самом начале его.
На другой день, ранним утром, началась казнь. На дворе стояла уже глубокая осень, и Улиту, почти окостеневшую от ночи, проведенной в «холодной», поставили перед крыльцом, на одном из приступков которого сидел барин, на этот раз
еще трезвый, и курил трубку. В виду крыльца, на мокрой траве,
была разостлана рогожа.
— А? что? — крикнул на него Савельцев, — или и тебе того же хочется? У меня расправа короткая!
Будет и тебе… всем
будет! Кто там
еще закричал?.. запорю! И в ответе не
буду! У меня, брат, собственная казна
есть! Хребтом в полку наживал… Сыпну денежками — всем рты замажу!
Фомушка упал словно снег на голову. Это
была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом, что он тот самый сын, которого барыня прижила
еще в девушках, но другие утверждали, что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому, что она не выказывала ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно
было назвать справедливым первое предположение.
Не приказывала, не горячилась, а только «рекомендовала», никого не звала презрительными уменьшительными именами (Агашу, несмотря на то, что она
была из Малиновца, так и называла Агашей, да
еще прибавляла: «милая») и совсем забывала, что на свете существует ручная расправа.
Можно
было подумать, что она чего-то боится, чувствует, что живет «на людях», и даже как бы сознает, что ей,
еще так недавно небогатой дворянке, не совсем по зубам такой большой и лакомый кус.
Летом в нем жить
еще можно
было, но зиму, которую мы однажды провели в Заболотье (см. гл. VII), пришлось очень жутко от холода, так что под конец мы вынуждены
были переселиться в контору и там, в двух комнатах, всей семьей теснились в продолжение двух месяцев.
Приход
был настолько бедный, что отец не в состоянии
был содержать сына в семинарии; поэтому Петр,
еще мальчиком, прямо из уездного училища определился в уездный суд писцом.
Матушка задумывалась. Долго она не могла привыкнуть к этим быстрым и внезапным ответам, но наконец убедилась, что ежели существуют разные законы, да вдобавок к ним
еще сенатские указы издаются, то, стало
быть, это-то и составляет
суть тяжебного процесса. Кто кого «перепишет», у кого больше законов найдется, тот и прав.
— Что я тогда? Куда без него
поспела? — загодя печаловалась она, — я здесь без него как в дремучем лесу. Хоть бы десять годков
еще послужил!
Девушка она
была смирная, добрая, покорная и довольно красивая, но,
еще будучи отроковицей, уже любила покушать.
Входил гость, за ним прибывал другой, и никогда не случалось, чтобы кому-нибудь чего-нибудь недостало. Всего
было вдоволь: индейка так индейка, гусь так гусь. Кушайте на здоровье, а ежели мало, так и цыпленочка можно велеть зажарить. В четверть часа готов
будет. Не то что в Малиновце, где один гусиный полоток на всю семью мелкими кусочками изрежут, да
еще норовят, как бы и на другой день осталось.
— Выдам ее за хорошего человека замуж и умру, — говорила она себе, но втайне прибавляла, — а может
быть, Бог пошлет, и поживу
еще с ними.
— Вот и день сошел! да
еще как сошел-то — и не заметили! Тихо, мирно! — говаривала бабушка, отпуская внучку спать. — Молись, Сашенька, проси милости, чтобы и завтрашний день
был такой же!
Был уже седьмой час вечера, когда наша бричка, миновав пыльный город, остановилась перед крыльцом ахлопинского дома, но солнце
еще стояло довольно высоко.
Лицо ее, круглое, пухлое, с щеками, покрытыми старческим румянцем, лоснилось после бани; глаза порядочно-таки заплыли, но
еще живо светились в своих щелочках; губы, сочные и розовые, улыбались, на подбородке играла ямочка, зубы
были все целы.
— Вот и прекрасно! И свободно тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками
поедим. Нет худа без добра: покуда ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их
еще, только что
поспевать начали, мы сами в первый раз
едим.
Чай
был вкусный, сдобные булки — удивительно вкусные, сливки —
еще того вкуснее. Я убирал за обе щеки, а тетенька, смотря на меня, тихо радовалась. Затем пришла очередь и для клубники; тетенька разделила набранное на две части: мне и Сашеньке, а себе взяла только одну ягодку.
— Это
еще что! — изумилась тетенька, — ведь таким манером вы меня в праздник без ягод оставите! Приедут гости, и потчевать нечем
будет.
— Это
еще что! погодите, что в Раисин день
будет! Стол-то тогда в большой зале накроют, да и там не все господа разместятся, в гостиную многие перейдут. Двух поваров из города позовем, да кухарка наша
будет помогать. Барыня-то и не садятся за стол, а все ходят, гостей угощают. Так разве чего-нибудь промеж разговоров покушают.
— Вы спросите, кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день
едят. А захочешь
еще поесть —
ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я
еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город, народу на базаре, барок на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
— Да верст с пяток
еще будет.