Неточные совпадения
Но, кроме
того, и
еще — хоть вы мне и тетенька, но лет на десяток моложе меня (мне 56 лет) и обладаете такими грасами, которые могут встревожить какого угодно pouilleux.
Так что ежели который человек всю жизнь"бредил", а потом, по обстоятельствам, нашел более выгодным"антибредить",
то пускай он не прекращает своего бреда сразу, а сначала пускай потише бредит, потом
еще потише, и
еще, и
еще, и, наконец — молчок!
Вот вы когда
еще"бредить"-то начали!
[Перестань! (франц.)] — Что? не нравится вам это напоминание, тетенька? все
еще, видно, «бредни»-то в головке ходят!
Словом сказать,
еще немного — и эти люди рисковали сделаться беллетристами. Но в
то же время у них было одно очень ценное достоинство: всякому с первого же их слова было понятно, что они лгут. Слушая дореформенного лжеца, можно было рисковать, что у него отсохнет язык, а у слушателей уши, но никому не приходило в голову основывать на его повествованиях какие-нибудь расчеты или что-нибудь серьезное предпринять.
Несмотря на
то, что адепты"общей пользы"грозят заполонить вселенную, мнения об их бессовестности от времени до времени
еще прорываются в обществе и, признаюсь, порядочно-таки колеблют мою готовность плыть по течению.
Нынче вся жизнь в этом заключается: коли не понимаешь — не рассуждай! А коли понимаешь — умей помолчать! Почему так? — а потому что так нужно. Нынче всё можно: и понимать и не понимать, но только и в
том и в другом случае нельзя о сем заявлять. Нынешнее время — необыкновенное; это никогда не следует терять из виду. А завтра, может быть, и
еще необыкновеннее будет, — и это не нужно из вида терять. А посему: какое пространство остается между этими двумя дилеммами — по нем и ходи.
И представьте себе, даже совсем забыл о
том, что мне
еще придется свой образ мыслей в надлежащем свете предъявить! Помилуйте! щи из кислой капусты, поросенок под хреном, жаркое, рябчики, пирог из яблоков, а на закуску: икра и балык — вот мой образ мыслей!
— Ну, что его жалеть! Пожил-таки в свое удовольствие, старости лет сподобился — чего ему, псу,
еще надо? Лежи да полеживай, а
то на-тко что вздумал! Ну, хорошо; получили мы этта деньги, и так мне захотелось опять в Ворошилово, так захотелось! так захотелось! Только об одном и думаю: попрошу у барыни полдесятинки за старую услугу отрезать, выстрою питейный да лавочку и стану помаленьку торговать. Так что ж бы вы думали, Ератидушка-то моя? — зажала деньги в руку и не отдает!
Но знаете ли, какая
еще неотвязная мысль смущает Домнушку? — Это мысль — во что бы
то ни стало приобрести у вас Ворошилово. Разумеется, тогда, когда уж она будет статской советницей и болярыней. Хоть она была вывезена из Ворошилова пятилетком, так что едва ли даже помнит его, но Федосьюшка так много натвердила ей о тамошних"чудесах", что она и спит и видит поселиться там.
Но все это
еще только полбеды: пускай горланы лают! Главная же беда в
том, что доктрина ежовых рукавиц ищет утвердить себя при помощи не одного лая, но и при помощи утруждения начальства. Утруждение начальства — вот язва, которая точит современную действительность и которая не только временно вносит элемент натянутости и недоверия во взаимные отношения людей, но и может сделать последних неспособными к общежитию.
То польский, не дождавшись губернатора, водить начнут,
то губернаторшу в мазурке в четвертую пару загонят (да
еще с кем в паре? — с правителем канцелярии!), а какая-нибудь земская гласная, сверкая атласными плечами, в первой паре плывет.
Еще во времена лудильной распри, Пафнутьев под рукою пропагандировал, что бюрократия выветрилась и поражена бесплодием, а что, напротив
того, обитающие в деревнях прапоры плодущи, свежи и хоть сейчас готовы преобразиться в земских ярыжек.
Что касается до меня,
то я утверждаю: не только съедят, но предварительно
еще отравят вашу жизнь своим дыханием. Ведь это только шутки шутят, называя Дракиных излюбленными земскими людьми: в сущности, они и вам, и мне, и всей этой подлинной земской массе, которая кладет шары, даже не седьмая вода на киселе.
Но я иду
еще дальше и без обиняков говорю, что если уж мы осуждены выбирать между Сквозником-Дмухановским и Дракиным,
то имеются очень существенные доводы, которые заставляют предпочесть первого последнему. А именно...
Есть у меня и другие доводы, ратующие за Сквозника-Дмухановского против Дракина, но покуда о них умолчу. Однако ж все-таки напоминаю вам: отнюдь я в Сквозника-Дмухановского не влюблен, а только утверждаю, что все в этом мире относительно и всякая минута свою собственную злобу имеет. И
еще утверждаю, что если в жизни регулирующим началом является пословица:"Как ни кинь, все будет клин",
то и между клиньями все-таки следует отдавать преимущество такому, который попритупился.
И
еще более разумеется, что ежели мы люди добросовестные,
то, не особенно долго думая, ответим на этот вопрос так: живы-то мы живы, но в силу чего — не знаем и назвать благополучием
то, что вокруг нас происходит, — не можем.
Впрочем, дети
еще туда-сюда: для них устные рассказы старожилов подспорьем послужат; но внуки —
те положительно ничему в этой истории не поверят. Просто скажут: ничего в этой чепухе интересного нет.
Шутка сказать, и до сих пор
еще раздаются обвинения в"бреднях", а сколько уже лет минуло с
тех пор, как эти бредни были да быльем поросли?
На мой взгляд, это угроза очень серьезная, потому что ежели
еще есть возможность, при помощи уличных перебеганий и домашних запоров, скрыться от общества живых людей,
то куда же скрыться от семьи?
Словом сказать, если б Аракчеев пожил
еще некоторое время,
то Россия давным-давно бы была сплошь покрыта фаланстерами, а мы находились бы наверху благополучия.
Покуда происходил этот опрос, я сидел и думал, за что они на меня нападают? Правда, я был либералом… ну, был! Да ведь я уж прозрел — чего
еще нужно? Кажется, пора бы и прост…
то бишь позабыть! И притом, надо ведь
еще доказать, что я действительно… был? А что, ежели я совсем"не был"? Что, если все это только казалось?Разве я в чем-нибудь замечен? разве я попался? уличен? Ах, господа, господа!
Вы знаете, какие прекрасные пироги бывают у бабеньки в день ее именин. Но несколько лет
тому назад, по наущению Бритого, она усвоила очень неприятный обычай: независимо от именинного пирога, подавать на стол
еще коммеморативный пирог в честь Аракчеева. Пирог этот, впрочем, ставится посреди стола только для формы! съедают его по самому маленькому кусочку, причем каждый обязан на минуту сосредоточиться… Но трудно описать, какая это ужасная горлопятина!
— Павлуша, покаместь,
еще благороден."Индюшкины"поручики и на него налетели: и ты, дескать, должен содействовать! Однако он уклонился. Только вместо
того, чтоб умненько: мол, и без
того верной службой всемерно и неуклонно содействую — а он так-таки прямо: я, господа, марать себя не желаю! Теперь вот я и боюсь, что эти балбесы, вместе с Семеном Григорьичем, его подкузьмят.
А
то еще генералу Черняеву сонет послал, с Гарибальди его сравнивает…
Карцером, во времена моего счастливого отрочества, называлось темное, тесное и почти лишенное воздуха место, в которое ввергались преступные школьники, в видах искупления их школьных прегрешений. Говорят, будто подобные же темные места существовали и существуют
еще в острогах (карцер в карцере, всё равно, что государство в государстве), но так как меня от острогов бог
еще миловал,
то я буду говорить исключительно о карцере школьном.
Но ежели мне даже и в такой форме вопрос предложат: а почему из слов твоих выходит как бы сопоставление? почему"кажется", что все мы и доднесь словно в карцере пребываем? —
то я на это отвечу: не знаю, должно быть, как-нибудь сам собой такой силлогизм вышел. А дабы не было в
том никакого сомнения,
то я готов ко всему написанному добавить
еще следующее:"а что по зачеркнутому, сверх строк написано: не кажется —
тому верить". Надеюсь, что этой припиской я совсем себя обелил!
— Ну, это не резон. Ты встряхнись. Если должнонравиться, так ты и старайся, чтоб оно нравилось. Тебя тошнит, а ты себя перемоги. А
то «надоело»! да
еще «вообще»! За это, брат, не похвалят.
— То-то, что с этими разговорами как бы вам совсем не оглупеть. И в наше время не бог знает какие разговоры велись, а все-таки… Человеческое волновало. Искусство, Гамлет, Мочалов,"башмаков
еще не износила"… Выйдешь, бывало, из Британии, а в душе у тебя музыка…
Его даже не смущает мысль, что в
том, чего, по его мнению,
еще довольно останется,могут, в свою очередь, образоваться элементы, которые тоже, пожалуй, черпать придется.
— Ты, пожалуйста, не смотри на меня, как на дикого зверя. Напротив
того, я не только понимаю, но в известной мере даже сочувствую… Иногда, после бесконечных утомлений дня, возвращаюсь домой, — и хочешь верь, хочешь нет, но бывают минуты, когда я почти готов впасть в уныние… И только серьезное отношение к долгу освежает меня… А кроме
того, не забудь, что я всего
еще надворный советник, и остановиться на этом…
— А
то как же, вашество! все надо в счет полагать! Конечно, мы, люди партикулярные, сидим и не догадываемся, а между
тем в общей массе, да
еще при содействии трудов комиссии несведения концов…
— Нет, ты представь себе, если б у меня этого ростбифа не было! куда бы я девалась? И
то везде говорят, что я все сама ем, а детей голодом морю, а тут
еще такой скандал!
Я разом проглотил оба номера, и скажу вам: двойственное чувство овладело мной по прочтении. С одной стороны, в душе — музыка, с другой — как будто больше чем следует в ретираде замечтался. И, надо откровенно сознаться, последнее из этих чувств, кажется, преобладает. По крайней мере, даже в эту минуту я все
еще чувствую, что пахнет, между
тем как музыки уж давным-давно не слыхать.
Скажет она:
то, что я говорила, с незапамятных времен и везде уже составляет самое заурядное достояние человеческого сознания, и только"Помоям"может казаться диковиною — сейчас ей в ответ: а! так ты вот
еще как… нераскаянная!
Еще в недавнее время наша литература жила вполне обособленною жизнью,
то есть бряцала и занималась эстетикою.
Мало
того, что она сама создалась, но и втянула в себя и табель о рангах, которая
еще так недавно не признавала ее существования и которая теперь представляет, наравне с прочими случайными элементами, только составную ее часть, идущую за ее колебаниями и даже оберегающую ее право на самоистязание под гнетом всевозможных жизненных неясностей.
Но я иду
еще дальше: я объясняю себе, почемуулица в
том виде, в каком мы ее знаем, так мало привлекательна.
А так как при этом один из присутствующих пожертвовал
еще старую пуговицу,
то добрый старик был с лихвою вознагражден.
Когда волнение улеглось, Грызунов приступил к молодому поэту Мижуеву (племянник Ноздрева) с просьбой прочесть его новое, нигде
еще не напечатанное стихотворение. Поэт с минуту отпрашивался, но, после некоторых настояний, выступил на
то самое место, где
еще так недавно стояла"Дама из Амстердама", откинул кудри и твердым голосом произнес...
А так как библиограф
еще в юности написал об этом стихотворении реферат, который постоянно носил с собою,
то он тут же вынул его из кармана и прочитал.
— Ну, там оставить или повременить — это видно будет. А только что ежели господа либералы
еще продолжают питать надежды,
то они глубоко ошибутся в расчетах!
Однако ж на этот раз"сведущий человек"оказался скромным. Это был
тот самый Иван Непомнящий, которого — помните? — несколько месяцев
тому назад нашли в сенном стогу, осмотрели и пустили на все четыре стороны, сказав: иди и отвечай на вопросы! Натурально, он
еще не утратил первобытной робости и потому не мог так всесторонне лгать, как его собрат, Мартын Задека.
Он — по этому вопросу, другой — по другому, третий — по третьему. А
то, сказывают, прибыл из губернии
еще"сведущий человек", который раз десять был изувечен при переездах по железным дорогам, — так
тот по железнодорожному вопросу будет пользу приносить…
Эти свойства, и сами по себе очень ценные, приобретают
еще более ценное значение в
том смысле, что дают жизни богатое и разнообразное содержание.
Не говоря уже о
том, что возвышенная мысль сама по себе обладает изумительною живучестью, преследование сообщает ей
еще новую и своеобразную силу: силу поучения.
По угнетенному виду, с которым этот человек прочитывал в курзале русские газеты, по
той судороге, которая сводила в это время его руки в кулаки, я сейчас же угадал, что, кроме энфиземы, он страдал
еще отсутствием благородных чувств.
— То-то, что для меня не ясно, каким путем удобнее пропасть, или, лучше сказать, как это устроить приличнее. Это-то я понимаю, что пропасть, во всяком случае не минешь, да сдается, что, по-моему-то живя, пропал человек — только и всего, а по-грызуновски мелькая, пропасть-то пропал, да сколько
еще предварительно начадил!.. Вот этого-то мне и не хочется.