Неточные совпадения
Правда, что Наполеон III оставил по себе целое чужеядное племя Баттенбергов, в
виде Наполеонидов, Орлеанов и проч. Все они бодрствуют и ищут глазами, всегда готовые броситься
на добычу. Но история сумеет разобраться в этом наносном хламе и отыщет, где находится действительный центр тяжести жизни. Если же она и упомянет о хламе, то для того только, чтобы сказать: было время такой громадной душевной боли, когда всякий авантюрист овладевал человечеством без труда!
Чтобы вполне оценить гнетущее влияние «мелочей», чтобы ощутить их во всей осязаемости, перенесемся из больших центров в глубь провинции. И чем глубже, тем яснее и яснее выступит ненормальность условий, в которые поставлено человеческое существование. [Прошу читателя иметь в
виду, что я говорю не об одной России: почти все европейские государства в этом отношении устроены
на один образец. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)]
Стучат сечки о корыто, наполненное ядреной капустой; солится небольшой запас огурцов, в
виде лакомства,
на праздники; ходенем ходит ткацкий станок, заготовляя красно и шерстяную редину, которыми зимой обшивают семью.
Редко где встретишь ручеек,
на котором, для
вида, поставлена мельница, а воды и
на один постав не хватает.
Действительность представляется в таком
виде: стройка валится; коровы запущены, — не дают достаточно молока даже для продовольствия; прислуга, привезенная из города, извольничалась, а глядя
на нее, и местная прислуга начинает пошаливать; лошади тощи, никогда не видят овса.
И мироед не чужд природе. Разумеется, не в смысле сельскохозяйственном, а в том, что и он производит свой чужеядный промысел
на лоне природы, в вольном воздухе, в
виду лугов, лесов и болот.
Нередко он даже негодует
на себя за слишком поздний сон, потому что боится потерять свои краски и бодрый
вид.
Если речь идет о снабжении городовых свистками, то только о свистках и писалось, а рассуждения
на тему о безопасности допускались лишь настолько, насколько это нужно для оправдания свистков."В
видах ограждения безопасности обывателей, необходимо снабдить городовых свистками", только и всего.
Но Генечка этого не опасался и продолжал преуспевать. Ему еще тридцати лет не было, а уже самые лестные предложения сыпались
на него со всех сторон. Он не раз мог бы получить в провинции хорошо оплаченное и ответственное место, но уклонялся от таких предложений, предпочитая служить в Петербурге,
на глазах у начальства. Много проектов он уже выработал, а еще больше имел в
виду выработать в непродолжительном времени. Словом сказать, ему предстояло пролить свет…
— Кандидатов слишком довольно.
На каждое место десять — двадцать человек, друг у дружки так и рвут. И чем больше нужды, тем труднее: нынче и к месту-то пристроиться легче тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая,
вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
Как бы то ни было, но удовольствию живчика нет пределов. Диффамационный период уже считает за собой не один десяток лет (отчего бы и по этому случаю не отпраздновать юбилея?), а живчик в подробности помнит всякий малейший казус, ознаменовавший его существование. Тогда-то изобличили Марью Петровну, тогда-то — Ивана Семеныча; тогда-то к диффаматору ворвались в квартиру, и он, в
виду домашних пенатов, подвергнут был исправительному наказанию; тогда-то диффаматора огорошили
на улице палкой.
Несмотря
на угнетенный
вид, молчаливость, все же это был человек.
Ученье началось. Набралось до сорока мальчиков, которые наполнили школу шумом и гамом. Некоторые были уж
на возрасте и довольно нахально смотрели в глаза учительнице. Вообще ее испытывали, прерывали во время объяснений, кричали, подражали зверям. Она старалась делать
вид, что не обращает внимания, но это ей стоило немалых усилий. Под конец у нее до того разболелась голова, что она едва дождалась конца двух часов, в продолжение которых шло ученье.
Но, выступая
на арену деятельности, он не сообразил двух вещей: во-первых, что деятельность эта не имеет впереди ничего благоприятствующего, кроме таинственных веяний, которые могут быть и не быть и рассчитывать
на которые во всяком случае рискованно; и, во-вторых, что общественное мнение, которое он имел в
виду, построено
на песке.
— Кажется, в этом
виде можно? — рассуждает сам с собой Ахбедный и, чтобы не дать сомнениям овладеть им, звонит и передает статью для отсылки в типографию.
На другой день статья появляется, урезанная, умягченная, обезличенная, но все еще с душком. Ахбедный, прогуливаясь по улице, думает:"Что-то скажет про мои урезки корреспондент?"Но встречающиеся
на пути знакомцы отвлекают его мысли от корреспондента.
— Покуда определенных фактов в
виду еще нет, но есть разговор — это уже само по себе представляет очень существенный признак. О вашем губернаторе никто не говорит, что он мечтает о новой эре… почему? А потому просто, что этого нет
на деле и быть не может. А об земстве по всей России такой слух идет, хотя, разумеется, большую часть этих слухов следует отнести
на долю болтливости.
На другой день все эти перемены, перемещения, условия и планы появляются, в
виде слухов, в газетах.
За всем тем он всегда имеет
вид нуждающегося человека, живет в нумерах, одевается более, нежели скромно, и ест исключительно
на чужой счет.
Это частое перекочевывание дало ему массу знакомств, которые он тщательно поддерживал, не теряя из
вида даже тех товарищей, которые мелькнули мимо него почти
на мгновение. Острая память помогала ему припоминать, а чрезвычайная повадливость давала возможность возобновлять такие знакомства, которых начало, так сказать, терялось во мраке времен. Достаточно было одной черты, одного смутного воспоминания ("а помните, как мы в форточку курили?"), чтобы восстановить целую картину прошлого.
Притом же, чтобы не переврать петербургскую новость, надо стоять
на высоте ее, знать отношения, управляющие людьми и делами, уметь не приписать известному лицу того, что ему несвойственно, одним словом, обработать уличный слух в таком
виде, чтобы он не поражал своим неправдоподобием.
— А что же со мной закон сделает, коли от меня только клочья останутся? Мочи моей, сударь, нет; казнят меня
на каждом шагу — пожалуй, ежели в пьяном
виде, так и взаправду спрыгнешь… Да вот что я давно собираюсь спросить вас: большое это господам удовольствие доставляет, ежели они, например, бьют?..
Москва стала люднее, оживленнее; появились, хоть и наперечет, громадные дома; кирпичные тротуары остались достоянием переулков и захолустий, а
на больших улицах уже сплошь уложены были нешироким плитняком; местами, в
виде заплат, выступал и асфальт.
В неметенной и нетопленной комнате отдавало сыростью и прелью; вместо домашней утвари стояли два деревянных чурбана, так что и жилого
вида комната не имела; даже нищенской рвани не валялось
на полу.
Питомец, поступавший
на службу в департамент полиции исполнительной, живший
на каких-нибудь злосчастных тысячу рублей и заказывавший платье у Клеменца, мог иметь очень мало общего с блестящим питомцем, одевавшимся у Сарра, мчавшимся по Невскому
на вороном рысаке и имевшим
виды быть в непродолжительном времени attache при посольстве в Париже.
Мои
виды на будущее были более чем посредственные; отсутствие всякой протекции и довольно скудное «положение» от родных отдавали меня
на жертву служебной случайности и осуждали
на скитание по скромным квартирам с"черным ходом"и
на продовольствие в кухмистерских.
Я узнал, что он приехал
на короткое время и остановился в гостинице. Не столько дела привлекли его, сколько любопытство. Какие могли быть у него дела с бюрократией? — конечно, никаких! Но для любознательности поводов было достаточно, и он не отрицал, что в обществе проснулось нечто вроде самочувствия. Не лишнее было принять это явление в соображение, в
виду «знамени», которое он держал, и, быть может, даже воспользоваться им
на вящее преуспеяние излюбленных интересов.
Говорят, будто и умственный интерес может служить связующим центром дружества; но, вероятно, это водится где-нибудь инде,
на"теплых водах". Там существует общее дело, а стало быть, есть и присущий ему общий умственный интерес. У нас все это в зачаточном
виде. У нас умственный интерес, лишенный интереса бакалейного, представляется символом угрюмости, беспокойного нрава и отчужденности. Понятно, что и дружелюбие наше не может иметь иного характера, кроме бакалейного.