Неточные совпадения
Конечно, Баттенберг может сказать:
моему возвращению рукоплескали. Но таких ли рукоплесканий я
был свидетелем в молодости! Приедешь, бывало, в Михайловский театр, да выйдет на сцену Луиза Майер в китайском костюме (водевиль «La fille de Dominique»), да запоет...
Хозяйственный священник сам пашет и боронит, чередуясь с работником, ежели такой у него
есть. В воспоминаниях
моего детства неизгладимо запечатлелась фигура нашего старого батюшки, в белой рубашке навыпуск, с волосами, заплетенными в косичку. Он бодро напирает всей грудью на соху и понукает лошадь, и сряду около двух недель без отдыха проводит в этом тяжком труде, сменяя соху бороной. А заборонит — смотришь, через две недели опять или под овес запахивать нужно, или под озимь двоить.
И затем, воротившись с экскурсии домой,
ест персики, вишни и прочие фрукты, подаваемые в изобилии за завтраком и обедом, и опять восклицает: «Ah! que c'est beau! que c'est succulent! cela me rappelle les fruits de ma chere Touraine!» [Ах, какая прелесть! как это вкусно! это мне напоминает плоды
моей дорогой Турени! (франц.)]
— Берите у меня пустота! — советует он мужичкам, — я с вас ни денег, ни сена не возьму — на что мне! Вот лужок
мой всем миром уберете — я и за то благодарен
буду! Вы это шутя на гулянках сделаете, а мне — подспорье!
— Ничего,
мой друг, веселись! это свойственно молодости, — поощряет Сережу mon oncle, — еще
будет время остепениться… Когда я
был молод, то княгиня Любинская называла меня le demon de la nuit… [ночным демоном… (франц.)] He спалось и мне тогда ночи напролет; зато теперь крепко спится.
— Главное, друг
мой, береги здоровье! — твердил ему отец, — mens sana in corpore sano. [здоровый дух в здоровом теле (лат.)]
Будешь здоров, и житься
будет веселее, и все пойдет у тебя ладком да мирком!
— Мне что делается! я уж стар, и умру, так удивительного не
будет… А ты береги свое здоровье,
мой друг! это — первое наше благо. Умру, так вся семья на твоих руках останется. Ну, а по службе как?
— Да,
мой друг, в делах службы рассуждения только мешают. Нужно
быть кратким, держаться фактов, а факты уже сами собой покажут, куда следует идти.
— И прекрасно,
мой друг, делаешь, — хвалит его отец, — и я выслушиваю, когда начальник отделения мне возражает, а иногда и соглашаюсь с ним. И директор
мои возражения благосклонно выслушивает. Ну, не захочет по-моему сделать — его воля! Стало
быть, он прав, а я виноват, — из-за чего тут горячку пороть! А чаще всего так бывает, что поспорим-поспорим, да на чем-нибудь середнем и сойдемся!
— Я уж и то стороной разузнаю, не наклюнется ли чего-нибудь… Двоюродная сестра у
моей ученицы
есть, так там тоже учительнице хотят отказать… вот кабы!
— Выдержите, молодцом приедете. Скоро и тепло настанет. А деньги мы сбережем. Какой расход с
моей стороны
будет — папенька заплатит.
Они знали, что
был некогда персидский царь Кир, которого отец назывался Астиагом; что падение Западной Римской империи произошло вследствие изнеженности нравов; что Петр Пустынник ходил во власянице; что город Лион лежит на реке Роне и славится шелковыми и бархатными изделиями, а город Казань лежит при озере Кабане и славится казанским
мылом.
— Возьмите, — сказал он, — историю себе наживете. С сильным не борись! и пословица так говорит. Еще скажут, что кобенитесь, а он и невесть чего наплетет. Кушайте на здоровье! Не нами это заведено, не нами и кончится. Увидите, что ежели вы последуете
моему совету, то и прочие миряне дружелюбнее к вам
будут.
Поднимаю бокал и
пью за здоровье
моих дорогих друзей и сотрудников… ура!
Я знаю наперед, что приговор
будет вынесен в пользу
моего клиента.
Вдруг некто подойдет и дунет — куда я тогда
поспел со всею
моею репутацией?"
—
Мой муж больной, — повторяет дама, — а меня ни за что не хотел к вам пускать. Вот я ему и говорю:"Сам ты не можешь ехать, меня не пускаешь — кто же, душенька, по нашему делу
будет хлопотать?"
— Ах, нас ужасно обидели, господин адвокат! Муж
мой, надо вам сказать, купец, в Зеркальном ряду торгует… Впрочем, ведь это прежде считалось, что купцом
быть стыдно, а нынче совсем никакого стыда нет… Не правда ли, господин адвокат?
— И вот у меня
есть сестра, которая тоже за купцом выдана, он бакалейным товаром торгует… И вот
моему мужу необходимо
было одолжиться… К кому же обратиться, как не к сродственникам?.. И вот Аггей Семеныч — это муж
моей сестры — отсчитал две тысячи и сказал:"Для милого дружка и сережка из ушка"…
Да и вольготнее в трактире: тут, на просторе, газета по порядку все новости расскажет; не перервется на слове, не убежит. Потому что, коль ты
ешь на
мой счет, так рассказывай!
— Вы как думаете, кто
был мой отец? — говорил он, — старшим садовником он
был у господина Елпатьева.
Шибко рассердился тогда Иван Савич на нас; кои потом и прощенья просили, так не простил:"Сгиньте, говорит, с глаз
моих долой!"И что ж бы вы думали? какие
были «заведения» — и ранжереи, и теплицы, и грунтовые сараи — все собственной рукой сжег!"
— Стало
быть, и с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у себя в трубе помелом запишу. А то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на
мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"Вот он — вор, говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так вот каким нашего брата судом судят!
Только ничего от нее я другого не слышу, окромя:"Уйди ты, лохматый черт, с
моих глаз долой!.."А впрочем, надоел я, должно
быть, вам своей болтовней?..
— Да, и домой. Сидят почтенные родители у окна и водку
пьют:"Проваливай! чтоб ноги твоей у нас не
было!"А квартира, между прочим, —
моя, вывеска на доме —
моя; за все я собственные деньги платил. Могут ли они теперича в чужой квартире дебоширствовать?
— И добро бы я не знал, на какие деньги они
пьют! — продолжал волноваться Гришка, —
есть у старика деньги,
есть! Еще когда мы крепостными
были, он припрятывал. Бывало, нарвет фруктов, да ночью и снесет к соседям, у кого ранжерей своих нет. Кто гривенничек, кто двугривенничек пожертвует… Разве я не помню! Помню я, даже очень помню, как он гривенники обирал, и когда-нибудь все на свежую воду выведу! Ах, сделай милость! Сами
пьют, а мне не только не поднесут, даже в собственную
мою квартиру не пущают!
Смотрю: и родитель
мой, уж
выпивши, около ранжерей стоит.
— Ах, хороша девица! — хвалил он свою невесту, — и из себя хороша, и скромница, и стирать белье умеет. Я
буду портняжничать, она — по господам стирать станет ходить. А квартира у нас
будет своя, бесплатная. Проживем, да и как еще проживем! И стариков прокормим. Вино-то я уж давно собираюсь бросить, а теперь — и ни боже
мой!
— Да с какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья
будете дарить?"С превеликим, говорит,
моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит — перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать не может, да и зашибается; матери нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да вот мы за квартиру три рубля в месяц отдадим — как тут разживешься! с хлеба на квас — только и всего.
— Мне бы, тетенька, денька три отдохнуть, а потом я и опять… — сказал он. — Что ж такое! в нашем звании почти все так живут. В нашем звании как? — скажет тебе паскуда:"Я полы
мыть нанялась", — дойдет до угла — и след простыл. Где
была, как и что? — лучше и не допытывайся! Вечером принесет двугривенный — это, дескать, поденщина — и бери. Жениться не следовало — это так; но если уж грех попутал, так ничего не поделаешь; не пойдешь к попу:"Развенчайте, мол, батюшка!"
Известно, потом
буду жить, как и прочие, да теперь — мочи
моей нет.
Прежде срамная
моя жизнь
была — не привыкать бы стать! — и теперь срамная, только срам-то новый, сердце еще не переболело от него.
В
мое время последние месяцы в закрытых учебных заведениях бывали очень оживлены. Казенная служба (на определенный срок)
была обязательна, и потому вопрос о том, кто куда пристроится, стоял на первом плане; затем выдвигался вопрос о том, что
будут давать родители на прожиток, и, наконец, вопрос об экипировке. Во всех углах интерната раздавалось...
Повторяю: так
было в
мое время.
Мои виды на будущее
были более чем посредственные; отсутствие всякой протекции и довольно скудное «положение» от родных отдавали меня на жертву служебной случайности и осуждали на скитание по скромным квартирам с"черным ходом"и на продовольствие в кухмистерских.
Напротив того, Крутицын, как оказалось из
моих расспросов,
был молодой человек вполне обеспеченный.
Никакой борьбы я не ищу и не
буду искать, не потому, чтобы трусил, а потому, что борьба — не в
моих принципах.
Он любил
быть «счастливым» — вот и все. Однажды прошел
было слух, что он безнадежно влюбился в известную в то время лоретку (так назывались тогдашние кокотки), обладание которой оказалось ему не по средствам, но на
мой вопрос об этом он очень резонно ответил...
Я вспомнил подобную же сцену с сестрою Крутицына, и мне показалось, что в словах:"друзья
моего мужа —
мои друзья" — сказалась такая же поэма. Только это одно несколько умалило хорошее впечатление в ущерб «умнице», но, вероятно, тут уже
был своего рода фатум, от которого никакая выдержка не могла спасти.
Итак, повторяю: я жил и не имею причины
быть недовольным
моим прошлым.
Я не кичился
моими преимуществами, не пользовался ими в ущерб
моим доверителям, не
был назойлив, с полною готовностью являлся посредником там, где чувствовалась в том нужда, входил в положение тех, которые обращались ко мне, отстаивал интересы сословия вообще и интересы достойных членов этого сословия в частности, — вот
мое дело!
Повторяю: результаты
моей деятельности
были сомнительны, но существовал самый процесс излюбленного литературного труда, и это до известной степени удовлетворяло.