Неточные совпадения
Может быть, сам по себе взятый, он совсем
не так неблагонадежен,
как кажется впопыхах. В дореформенное время, по крайней мере,
не в редкость
бывало встретить такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но в исполнении служебных обязанностей весьма усерден". Вот видите ли,
как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса
не чужд…
Какая же в том беда, что человек благороден?
Да, это был действительно честный и разумный мужик. Он достиг своей цели: довел свой дом до полной чаши. Но спрашивается: с
какой стороны подойти к этому разумному мужику?
каким образом уверить его, что
не о хлебе едином жив
бывает человек?
А он что?
Как вышел из «заведения» коллежским секретарем (лет двенадцать за границей потом прожил, все хозяйству учился), так и теперь коллежский секретарь. Даже земские собрания ни разу
не посетил, в мировые
не баллотировался. Связи все растерял, с бывшими товарищами переписки прекратил, с деревенскими соседями
не познакомился. Только и
побывал, однажды в три года, у"интеллигентного работника", полюбопытствовал,
как у него хозяйство идет.
— Это и всегда так
бывает на первых порах. Все равно
как у портных: сначала на лоскутках шить приучают, а потом и настоящее дело дадут. Потерпи,
не сомневайся. В свое время будешь и шить, и кроить, и утюжить.
Он даже вздрогнул при этой мысли. И тут же, кстати, вспомнил об утреннем посещении Ковригина. Зачем, с
какой стати он его прогнал? Может быть, это тот самый Ковригин и есть? Иван Афанасьич, Федор Сергеич — разве это
не все равно? Здесь был Иван Афанасьич, приехал в Америку — Федором Сергеичем назвался… разве этого
не бывает? И Анна Ивановна к тому же… и тут Анна Ивановна, и там Анна Ивановна… А он погорячился, прогнал и даже адреса
не спросил, — ищи теперь, лови его!
Словом сказать, учитель Воскресенский и девица Петропавловская исчезли,
как будто бы их и
не бывало в губернии.
— Да вот, например,
как при крепостном праве
бывало. Призовет господин Елпатьев приказчика:"Кто у тебя целую ночь песни орал?"И сейчас его в ухо, в другое… А приказчик, примерно, меня позовет."Ты, черт несуразный, песни ночью орал?"И,
не дождавшись ответа, тоже — в ухо, в другое… Сладость, что ли,
какая в этом битье есть?
— И добро бы я
не знал, на
какие деньги они пьют! — продолжал волноваться Гришка, — есть у старика деньги, есть! Еще когда мы крепостными были, он припрятывал.
Бывало, нарвет фруктов, да ночью и снесет к соседям, у кого ранжерей своих нет. Кто гривенничек, кто двугривенничек пожертвует… Разве я
не помню! Помню я, даже очень помню,
как он гривенники обирал, и когда-нибудь все на свежую воду выведу! Ах, сделай милость! Сами пьют, а мне
не только
не поднесут, даже в собственную мою квартиру
не пущают!
Он сам
как будто опустел. Садился на мокрую скамейку, и думал, и думал.
Как ни резонно решили они с теткой Афимьей, что в их звании завсегда так
бывает, но срам до того был осязателен, что давил ему горло. Временами он доходил почти до бешенства, но
не на самый срам, а на то, что мысль о нем неотступно преследует его.
Прародитель имел организм первоначальный, непочатой; он
не знал, что такое нервы,
какие бывают болезни сердца, катары легких и т. п.
Были ли у Имярека такие друзья? Был ли он сам таким другом? Конечно, был, но чего-то
как будто недоставало. Быть может, именно сёмужки. Он был когда-то здоров, но никогда настолько, чтобы быть настоящим другом. Он
бывал и весел, но опять
не настолько, сколько требуется от «друга». Анекдотов он совсем
не знал, гастрономом
не был, в винах понимал очень мало. Жил как-то особняком, имел"образ мысли"и даже в манерах сохранял нечто резкое, несовместное с дружелюбием.
Пастух под тенью спал, надеяся на псов, // Приметя то, змея из-под кустов // Ползёт к нему, вон высунувши жало; // И Пастуха на свете бы не стало: // Но сжаляся над ним, Комар, что было сил, // Сонливца укусил. // Проснувшися, Пастух змею убил; // Но прежде Комара спросонья так хватил, // Что бедного его
как не бывало.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще никогда
не бывал.
Осип, слуга, таков,
как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; //
Бывало, вопишь голосом, //
Как роженица корчишься, //
Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую —
не нажуюсь! —
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так
не терзало мое сердце,
как невинность в сетях коварства. Никогда
не бывал я так собой доволен,
как если случалось из рук вырвать добычь от порока.