Неточные совпадения
О финских песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и тот же мотив. Может быть, это такие же песни,
как у их соплеменников, вотяков, которые,
увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
Все это я не во сне
видел, а воочию. Я слышал,
как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся из края в край; я
видел и улыбки, и нахмуренные брови; я ощущал их действие на самом себе. Я помню так называемые «столкновения», в которых один толкался, а другой думал единственно о том,
как бы его не затолкали вконец. Я не только ничего не преувеличиваю, но, скорее, не нахожу настоящих красок.
Ежели мы спустимся ступенью ниже — в уезд, то
увидим, что там мелочи жизни выражаются еще грубее и еще меньше встречают отпора. Уезд исстари был вместилищем людей одинаковой степени развития и одинакового отсутствия образа мыслей. Теперь, при готовых девизах из губернии, разномыслие исчезло окончательно. Даже жены чиновников не ссорятся, но единомышленно подвывают: «Ах,
какой циркуляр!»
— Шутка сказать! — восклицали они, — накануне самой „катастрофы“ и
какое дело затеяли! Не смеет, изволите
видеть, помещик оградить себя от будущих возмутителей! не смеет распорядиться своею собственностью! Слава богу, права-то еще не отняли! что хочу, то с своим Ванькой и делаю! Вот завтра,
как нарушите права, — будет другой разговор, а покуда аттанде-с!
Может быть, сам по себе взятый, он совсем не так неблагонадежен,
как кажется впопыхах. В дореформенное время, по крайней мере, не в редкость бывало встретить такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но в исполнении служебных обязанностей весьма усерден". Вот
видите ли,
как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд…
Какая же в том беда, что человек благороден?
Его смущал вопрос об удалении нечистот из помещений фаланстеров, и для разрешения его он прибегнул к когортам самоотверженных, тогда
как в недалеком будущем дело устроилось проще — при помощи ватерклозетов, дренажа, сточных труб и, наконец, целого подземного города, образец которого мы
видим в катакомбах Парижа.
Немыслимо, чтобы человек смотрел и не
видел, слушал и не слышал, чтоб он жил
как растение, цветя или увядая, смотря по уходу, который ему дается, независимо от его деятельного участия в нем.
Жалованье тоже несообразное, и не
увидишь,
как оно между пальцев уйдет.
Дети заходят в деревни и
видят крестьянских детей, о которых им говорят: «Они такие же,
как и вы!» Но француженка-гувернантка никак не хочет с этим согласиться и восклицает: «C'est une race d'hommes tout-a-fait a part!» [Это порода людей совсем особая! (франц.)]
Тогда он не
увидит,
как пролетел день, и когда настанет время отдыха, то заснет
как убитый.
Жену он тоже успел настроить в своем направлении, так что и во сне она коров
видит; за детей заранее радуется,
какие они вырастут крепкие и здоровые на вольном деревенском воздухе.
Начать с того, что он купил имение ранней весной (никто в это время не осматривает имений), когда поля еще покрыты снегом, дороги в лес завалены и дом стоит нетопленый; когда годовой запас зерна и сена подходит к концу, а скот, по самому ходу вещей, тощ ("
увидите,
как за лето он отгуляется!").
— Ну,
видишь ли, хоть скота у меня и немного, но так
как удобрение два года копилось, то и достаточно будет под озимь! А с будущей осени заведу скота сколько следует, и тогда уж…
— Лучше бы ты о себе думал, а другим предоставил бы жить,
как сами хотят. Никто на тебя не смотрит, никто примера с тебя не берет. Сам
видишь! Стало быть, никому и не нужно!
— Это ежели деньгами платить, а мне — за благодарность. Я ведь не неволю; мне и гуляючи отработаете. Наступит время, поспеет овес — бабыньки-то твои и не
увидят,
как шутя полдесятинки сожнут!
"На днях умер Иван Иваныч Обносков, известный в нашем светском обществе
как милый и неистощимый собеседник. До конца жизни он сохранил веселость и добродушный юмор, который нередко, впрочем, заставлял призадумываться. Никто и не подозревал, что ему уж семьдесят лет, до такой степени все привыкли
видеть его в урочный час на Невском проспекте бодрым и приветливым. Еще накануне его там
видели. Мир праху твоему, незлобивый старик!"
— И
как это ты проживешь, ничего не
видевши! — кручинилась она, — хотя бы у колонистов на лето папенька с маменькой избушку наняли. И недорого, и, по крайности, ты хоть настоящую траву, настоящее деревцо увидал бы, простор узнал бы, здоровья бы себе нагулял, а то ишь ты бледный
какой! Посмотрю я на тебя, — и при родителях ровно ты сирота!
От чая я уж отказался, ем раз в сутки, — сами
видите,
какая это еда!
— Вас мне совестно; всё вы около меня, а у вас и без того дела по горло, — продолжает он, — вот отец к себе зовет… Я и сам
вижу, что нужно ехать, да
как быть? Ежели ждать — опять последние деньги уйдут. Поскорее бы… как-нибудь… Главное, от железной дороги полтораста верст на телеге придется трястись. Не выдержишь.
Семигоров значительно постарел за семь лет. Он потолстел и обрюзг; лицо было по-прежнему бледное, но неприятно одутловатое и совсем деревянное. Говорил он, впрочем, так же плавно и резонно,
как и тогда, когда она в первый раз
увидела его.
—
Как с чего? — во-первых, я русская и
вижу в распространении грамотности одно из условий благосостояния родной страны; а во-вторых, это дело доставляет мне удовольствие; я взялась за него, мне его доверили, и я не могу не хлопотать о нем.
Когда ей было уже за тридцать, ей предложили место классной дамы. Разумеется, она приняла с благодарностью и дала себе слово сделаться достойною оказанного ей отличия. Даже старалась быть строгою,
как это ей рекомендовали, но никак не могла. Сама заводила в рекреационные часы игры с девицами, бегала и кружилась с ними, несмотря на то, что тугой и высокий корсет очень мешал ей. Начальство,
видя это, покачивало головой, но наконец махнуло рукой, убедясь, что никаких беспорядков из этого не выходило.
Клиент удивленно смотрит на него; но
видя, что господин адвокат не шутит, поспешно обращается вспять, нагнув голову и
как бы уклоняясь от удара.
— Итак, вы сами
видите,
как легко оклеветать человека! — сказал он, с чувством пожимая Перебоеву руки.
— Ничего. Сошлют, а потом начнут постепенно приближать. И не
увидите,
как время пройдет.
Не успеет Краснов во сне
увидеть, что для больных новые халаты нужны,
как губернатор уже озаботился, шлет за Вилковым и дает ему соответствующие инструкции.
— Чего мне худого ждать! Я уж так худ, так худ, что теперь со мной что хочешь делай, я и не почувствую. В самую, значит, центру попал. Однажды мне городничий говорит:"В Сибирь, говорит, тебя, подлеца, надо!"А что, говорю, и ссылайте, коли ваша власть; мне же лучше: новые страны
увижу. Пропонтирую пешком отселе до Иркутска — и чего-чего не
увижу. Сколько раз в бегах набегаюсь! Изловят — вздуют:"влепить ему!" — все равно
как здесь.
Но на другой же день он уже ходил угрюмый. Когда он вышел утром за ворота, то
увидел, что последние вымазаны дегтем. Значит, по городу уже ходила «слава», так что если бы он и хотел скрыть свое «бесчестье», то это был бы только напрасный труд. Поэтому он приколотил жену, потом тестя и, пошатываясь
как пьяный, полез на верстак. Но от кабака все-таки воздержался.
Вообще ему стало житься легче с тех пор,
как он решился шутить. Жену он с утра прибьет, а потом целый день ее не
видит и не интересуется знать, где она была. Старикам и в ус не дует; сам поест,
как и где попало, а им денег не дает. Ходил отец к городничему, опять просил сына высечь, но времена уж не те. Городничий — и тот полюбил Гришку.
На такую именно жизнь осужден был и Крутицын, но так
как семена ее залегли в нем еще с детства, то он не только не чувствовал нелепых ее сторон, но, по примеру старших,
видел в ней"знамя".
Я говорил себе, что разлука будет полная, что о переписке нечего и думать, потому что вся сущность наших отношений замыкалась в личных свиданиях, и переписываться было не о чем; что ежели и мелькнет Крутицын на короткое время опять в Петербурге, то не иначе,
как по делам «знамени», и вряд ли вспомнит обо мне, и что вообще вряд ли мы не в последний раз
видим друг друга.
Прародитель, лежа в проказе на гноище, у ворот города, который
видел его могущество, богатство и силу, наверное, не страдал так сильно,
как страдал Имярек, прикованный недугом к покойному креслу, перед письменным столом, в теплом кабинете. Другие времена, другие нравы, другие песни.