Неточные совпадения
Деньги бросают пригоршнями, несут явные
и значительные убытки,
и в конце концов все-таки только
и слышишь, что
то один,
то другой мечтают о продаже своих дач.
Давидовой корове бог послал теленка,
Ах, теленка!
А на
другой год она принесла
другого теленка.
Ах,
другого!
А на третий год принесла третьего теленка,
Ах, третьего!
Когда принесла трех телят,
то пастор узнал об этом,
Ах, узнал!
И сказал Давиду: ты, Давид, забыл своего пастора,
Ах, забыл!
И за это увел к себе самого большого теленка,
Ах, самого большого!
А Давид остался только с двумя телятами,
Ах, с двумя!
Под шум всевозможных совещаний, концертов, тостов
и других политических сюрпризов прекращается русловое течение жизни,
и вся она уходит внутрь, но не для работы самоусовершенствования, а для
того, чтобы переполниться внутренними болями.
Все это я не во сне видел, а воочию. Я слышал, как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся из края в край; я видел
и улыбки,
и нахмуренные брови; я ощущал их действие на самом себе. Я помню так называемые «столкновения», в которых один толкался, а
другой думал единственно о
том, как бы его не затолкали вконец. Я не только ничего не преувеличиваю, но, скорее, не нахожу настоящих красок.
Полетел он с
другим коршуненком,
и опять повторилась
та же сцена.
— Шутка сказать! — восклицали они, — накануне самой „катастрофы“
и какое дело затеяли! Не смеет, изволите видеть, помещик оградить себя от будущих возмутителей! не смеет распорядиться своею собственностью! Слава богу, права-то еще не отняли! что хочу,
то с своим Ванькой
и делаю! Вот завтра, как нарушите права, — будет
другой разговор, а покуда аттанде-с!
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью
и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно
друг с
другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Третье,
и самое значительное, подспорье — новь. Около Воздвиженья священник ездит по приходу в телеге
и собирает новую рожь
и овес. Кто насыплет в мешок
того и другого по гарнцу, а кто —
и на два расщедрится. Следом за батюшкой является
и матушка — ей тоже по горсточке льняного семени кинут.
— Вон на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына в запрошлом году женил,
другого — по осени женить собирается. Две новых работницы в доме прибудет. Сам
и в город возок сена свезет, сам
и купит,
и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он цену назначит — на
том и спасибо.
О равнодушном помещике в этом этюде не будет речи, по
тем же соображениям, как
и о крупном землевладельце: ни
тот, ни
другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в доме заколотил досками, скот распродал
и, поставив во главе выморочного имущества не
то управителя, не
то сторожа (преимущественно из отставных солдат), уехал.
Теперь он состоит где-то чиновником особых поручений, а сверх
того, имеет выгодные частные занятия. В одной компании директорствует, в
другой выбран членом ревизионной комиссии. Пробует
и сам сочинять проекты новых предприятий
и, быть может, будет иметь успех. Словом сказать, хлопочет
и суетится так же, как
и в деревне, но уже около более прибыльных мелочей.
— Мне на что деньги, — говорит он, — на свечку богу да на лампадное маслице у меня
и своих хватит! А ты вот что,
друг: с тебя за потраву следует рубль, так ты мне, вместо
того, полдесятинки вспаши да сдвой, — ну,
и заборони, разумеется, — а уж посею я сам. Так мы с тобой по-хорошему
и разойдемся.
— Всё на гулянках да на гулянках! —
и то круглый год гуляем у вас, словно на барщине! — возражают мужички, — вы бы лучше, как
и другие, Конон Лукич: за деньги либо исполу…
Он рассуждает так:"Я выбрался из нужды — стало быть,
и другие имеют возможность выбраться; а если они не делают этого,
то это происходит оттого, что они не умеют управлять собою.
— Ничего, мой
друг, веселись! это свойственно молодости, — поощряет Сережу mon oncle, — еще будет время остепениться… Когда я был молод,
то княгиня Любинская называла меня le demon de la nuit… [ночным демоном… (франц.)] He спалось
и мне тогда ночи напролет; зато теперь крепко спится.
А назавтра опять белый день, с новым повторением
тех же подробностей
и того же празднословия!
И это не надоедает… напротив! Встречаешься с этим днем, точно с старым
другом, с которым всегда есть о чем поговорить, или как с насиженным местом, где знаешь наверное, куда идти,
и где всякая мелочь говорит о каком-нибудь приятном воспоминании.
Изредка, на досуге, он перечитывает
то один,
то другой проект
и от времени до времени глубокомысленно восклицает...
— Ах, боюсь я — особенно этот бухгалтер… Придется опять просить, кланяться, хлопотать, а время между
тем летит. Один день пройдет — нет работы,
другой — нет работы,
и каждый день урезывай себя, рассчитывай, как прожить дольше… Устанешь хуже, чем на работе. Ах, боюсь!
— Нет, стесниться уж больше некуда,
и без
того тесно. Говорю тебе: надо кланяться, напоминать о себе, хлопотать… Хлопочут же
другие…
Стало быть,
того,
другого попросит, состоится единогласное избрание — вот
и мировой судья готов.
— Кандидатов слишком довольно. На каждое место десять — двадцать человек,
друг у дружки так
и рвут.
И чем больше нужды,
тем труднее: нынче
и к месту-то пристроиться легче
тому, у кого особенной нужды нет. Доверия больше, коли человек не жмется, вольной ногой в квартиру к нанимателю входит. Одёжа нужна хорошая, вид откровенный. А коли этого нет, так хошь сто лет грани мостовую — ничего не получишь. Нет, ежели у кого родители есть — самое святое дело под крылышком у них смирно сидеть.
— Хотение-то наше не для всех вразумительно. Деньги нужно добыть, чтоб хотенье выполнить, а они на мостовой не валяются. Есть нужно, приют нужен, да
и за ученье, само собой, заплати. На пожертвования надежда плоха, потому нынче
и без
того все испрожертвовались. Туда десять целковых, в
другое место десять целковых — ан, под конец,
и скучно!
На
другой же день начались похождения Чудинова. Прежде всего он отправился в контору газеты
и подал объявление об уроке, причем упомянул об основательном знании древних языков, а равно
и о
том, что не прочь
и от переписки. Потом явился в правление университета, подал прошение
и получил ответ, что он обязывается держать проверочный экзамен.
Но когда он на
другой день вечером явился на урок,
то ему сказал швейцар, что утром приходил
другой студент, взял двадцать рублей
и получил предпочтение.
Он не просто читает, но
и вникает; не только вникает, но
и истолковывает каждое слово, пестрит поля страниц вопросительными знаками
и заметками, в которых заранее произносит над писателем суд, сообщает о вынесенных из чтения впечатлениях
друзьям, жене, детям, брызжет, по поводу их, слюною в департаментах
и канцеляриях, наполняет воплями кабинеты
и салоны, убеждает, грозит, доказывает существование вулкана, витийствует на
тему о потрясении основ
и т. д.
Исходя из одних
и тех же основных пунктов, члены этого лагеря стараются осыпать
друг друга сквернословием, чтобы щегольнуть перед подписчиком.
Но так как оживление бывает в
том или
другом смысле,
то и он вникает всяко:
и в
том и в
другом смысле.
Анализировать эти факты, в связи с
другими жизненными явлениями, он вообще не способен, но, кроме
того, ненавистник, услыхав о такой претензии, пожалуй, так цыркнет, что
и ног не унесешь. Нет, лучше уж молча идти за течением, благо ненавистник благодаря кумовству относится к нему благодушно
и скорее в шутливом тоне, нежели серьезно, напоминает о недавних проказах.
Такое положение вещей может продлиться неопределенное время, потому что общественное течение, однажды проложивши себе русло, неохотно его меняет.
И опять-таки в этом коснении очень существенную роль играет солидный читатель. Забравшись в мурью (какой бы
то ни было окраски), он любит понежиться
и потягивается в ней до
тех пор, пока блохи
и другая нечисть не заставят выскочить. Тогда он с несвойственною ему стремительностью выбегает наверх
и высматривает, куда укрыться.
И в
том и в
другом случае впереди стоит полное одиночество
и назойливо звучащий вопрос: где же
тот читатель-друг, от которого можно было бы ожидать не одного платонического
и притом секретного сочувствия, но
и обороны?
Словом сказать,
и руководители
и руководимые являются достойными
друг друга,
и вот из этого-то взаимного воздействия, исполненного недомыслий
и недомолвок,
и создается
то общественное мнение, которое подчиняет себе наиболее убежденных людей.
Хотя сам по себе простец не склонен к самостоятельной ненависти, но чувство человечности в его сердце не залегло; хотя в нем нет настолько изобретательности, чтобы отравить жизнь
того или
другого субъекта преднамеренным подвохом, но нет
и настолько честности, чтобы подать руку помощи.
— Читали? читали фельетон в"Помоях"? — радуется он, перебегая от одного знакомца к
другому, — ведь этот"Прохожий наблюдатель" — это ведь вот кто. Ведь он жил три года учителем в семействе С — ских, о котором пишется в фельетоне; кормили его, поили, ласкали —
и посмотрите, как он их теперь щелкает! Дочь-невесту, которая два месяца с офицером гражданским браком жила
и потом опять домой воротилась, —
и ту изобразил! так живьем всю процедуру
и описал!
Понятно, что ни от
той, ни от
другой разновидности читателя-простеца убежденному писателю ждать нечего. Обе они игнорируют его, а в известных случаях не прочь
и погрызть. Что нужды, что они грызут бессознательно, не по собственному почину — факт грызения нимало не смягчается от этого
и стоит так же твердо, как бы он исходил непосредственно из среды самих ненавистников.
Я уже сказал выше, что читатель-друг несомненно существует. Доказательство этому представляет уже
то, что органы убежденной литературы не окончательно захудали. Но читатель этот заробел, затерялся в толпе,
и дознаться, где именно он находится, довольно трудно. Бывают, однако ж, минуты, когда он внезапно открывается,
и непосредственное общение с ним делается возможным. Такие минуты — самые счастливые, которые испытывает убежденный писатель на трудном пути своем.
В последнее время я довольно часто получаю заявления, в которых выражается упрек за
то, что я сомневаюсь в наличности читателя-друга
и в его сочувственном отношении к убежденной литературе.
Покуда мнения читателя-друга не будут приниматься в расчет на весах общественного сознания с
тою же обязательностью, как
и мнения прочих читательских категорий, до
тех пор вопрос об удрученном положении убежденного писателя останется открытым.
— Днем я принадлежу обязанностям, которые налагает на меня отечество, — говорила она, разумея под отечеством Россию, — но вечер принадлежит мне
и моим
друзьям. А впрочем, что ж! ведь
и вечером мы говорим всё о них, всё о
тех же милых сердцу детях!
— Да, ежели в этом смысле… но я должна вам сказать, что очень часто это слово употребляется
и в
другом смысле… Во всяком случае, знаете что? попросите мосье Жасминова — от меня! — не задавать сочинений на
темы, которые могут иметь два смысла! У меня живет немка, которая может… о, вы не знаете, как я несчастлива в своей семье! Муж мой… ох, если б не ангелочек!..
Она все чего-то ждала, все думала: вот пройдет месяц,
другой,
и она войдет в настоящую колею, устроится в новом гнезде так, как мечтала о
том, покидая Москву, будет ходить в деревню, наберет учениц
и проч.
По временам раздавалось
то в
той,
то в
другой передней хлопанье дверьми — это означало, что кто-нибудь из прислуги пришел
и опять уходит.
На
другой день Ольга Васильевна повторила свою просьбу, но она уже видела, что ей придется напоминать об одном
и том же каждый день
и что добровольно никто о Мироне не подумает.
Но в
то же время
и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но
и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению;
тем или
другим процессом, а природа берет свое.
И когда Ольга отвечала на его слова соболезнованиями — ничего
другого и в запасе у нее не было, —
то он, поощренный ее вниманием, продолжал...
Очевидно, внутри его существовало два течения: одно — старое, с либеральной закваской,
другое — новейшее, которое шло навстречу карьере. Первое побуждало его не забывать старых
друзей; второе подсказывало, что хотя не забывать
и похвально, но сношения следует поддерживать с осторожностью. Он, разумеется, прибавлял при этом, что осторожность необходима не столько ради карьеры, сколько для
того, чтобы…"не погубить дела".
К счастию, при школе было помещение для учительницы: комната
и при ней крохотная кухня; а
то бывает
и так, что учительница каждую неделю переходит из одной избы в
другую, так что квартира насадительницы знаний представляет для обывателей своеобразную натуральную повинность.
Потому что, если б ее даже выслушали
и перевели на
другое место,
то и там повторилось бы
то же самое, пожалуй, даже с прибавкою какой-нибудь злой сплетни, которая, в подобных случаях непременно предшествует перемещению.
И начала раскладывать одно за
другим платья, блузы, принадлежности белья
и проч. Все было свежо, нарядно, сшито в мастерских лучших портных. Лидочка осматривала каждую вещицу
и восхищалась; восхищалась объективно, без всякого отношения к самой себе. Корсет ровно вздымался на груди ее в
то время, как с ее языка срывались:"Ах, душка!","ах, очарованье!","ах, херувим!"
Верховцевы сходили по лестнице, когда Лидочка поднималась к ним. Впрочем, они уезжали не надолго — всего три-четыре визита,
и просили Лидочку подождать. Она вошла в пустынную гостиную
и села у стола с альбомами. Пересмотрела все — один за
другим, а Верховцевых все нет как нет. Но Лидочка не обижалась; только ей очень хотелось есть, потому что институтский день начинается рано,
и она, кроме
того, сделала порядочный моцион. Наконец, часов около пяти, Верочка воротилась.
Чем более погружалась она в институтскую мглу,
тем своеобразнее становилось ее представление о мужчине. Когда-то ей везде виделись «херувимы»; теперь это было нечто вроде стада статских советников (
и выше), из которых каждый имел надзор по своей части. Одни по хозяйственной,
другие — по полицейской, третьи — по финансовой
и т. д. А полковники
и генералы стоят кругом в виде живой изгороди
и наблюдают за
тем, чтобы статским советникам не препятствовали огород городить.