Неточные совпадения
Для последних, в особенности, школа — время тяжкого и жгучего испытания. С юношеских лет еврей воспитывает в
себе сердечную боль, проходит все степени неправды, унижения и рабства. Что же может выработаться
из него в будущем?
Представьте
себе, что студент Хорьков женился на Липочке Вольтовой (известные лица
из комедий Островского).
Все это я не во сне видел, а воочию. Я слышал, как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся
из края в край; я видел и улыбки, и нахмуренные брови; я ощущал их действие на самом
себе. Я помню так называемые «столкновения», в которых один толкался, а другой думал единственно о том, как бы его не затолкали вконец. Я не только ничего не преувеличиваю, но, скорее, не нахожу настоящих красок.
Затем естественно возникает вопрос: если уж нельзя не ощущать паники при одном слове «новшества», то какие
из них заключают в
себе наибольшую сумму угроз: политические или социальные?
Ей каждый год отделяется небольшой клочок земли и дается горсточка льну на посев; этот лен она сама сеет, обделывает и затем готовит
из него для
себя красно.
О равнодушном помещике в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за
собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно
из отставных солдат), уехал.
— Пустота сдавай в кортому; пашню, вероятно, крестьяне под поскотину наймут: им скот выгнать некуда. Жалованье тебе назначаю в год двести рублей, на твоих харчах. Рассчитывай
себя из доходов, а что больше выручишь — присылай. Вот здесь, во флигельке, и живи. А для протопления можешь сучьями пользоваться.
Он рассуждает так:"Я выбрался
из нужды — стало быть, и другие имеют возможность выбраться; а если они не делают этого, то это происходит оттого, что они не умеют управлять
собою.
Красива, стройна, говорит отлично по-французски, знает un peu d'arithmetique, un peu de geographie et un peu de mythologie [кое-что
из арифметики, кое-что
из географии и кое-что
из мифологии (франц.)] (чуточку!), изрядно играет на фортепиано и умеет держать
себя в обществе.
Целый месяц после свадьбы они ездили с визитами и принимали у
себя, в своем гнездышке. Потом уехали в усадьбу к ней, и там началась настоящая poeme d'amour. [поэма любви (франц.)] Но даже в деревне, среди изъявлений любви, они успевали повеселиться; ездили по соседям, приглашали к
себе, устраивали охоты, пикники, кавалькады. Словом сказать, не видали, как пролетело время и настала минута возвратиться
из деревенского гнездышка в петербургское.
По выходе
из школы он быстро втянулся в служебный круговорот (благо, служба была обязательная и место уже в перспективе имелось наготове) и даже усвоил
себе известную терминологию, которою, однако ж, покамест пользовался как бы шутя.
Любимыми авторами его были французские доктринеры времен Луи-Филиппа: Гизо, Дюшатель, Вилльмен и проч.;
из журналов он читал только"Revue des deux Mondes", удивляясь олимпийскому спокойствию мысли и логичности выводов и не подозревая, что эта логичность представляет
собой не больше как беличье колесо.
В этих присматриваньях идет время до шести часов. Скучное, тягучее время, но Люберцев бодро высиживает его, и не потому, что — кто знает? вдруг случится в нем надобность! — а просто потому, что он сознает
себя одною
из составных частей этой машины, функции которой совершаются сами
собой. Затем нелишнее, конечно, чтобы и директор видел, что он готов и ждет только мановения.
Квартира — ничего
себе, стол — ничего
себе; извозчика, правда, нанять не
из чего — ну, да ведь не графы и не князья, и на своих на двоих дойти сумеем.
Слыхала она, правда, анекдот про человека, который, выходя
из дома, начинал с того, что кликал извозчика, упорно держась гривенника, покуда не доходил до места пешком, и таким образом составил
себе целое состояние.
Молодой человек прожил не только привезенные с
собой деньги, но и сторублевое пособие, полученное
из дома.
Что все это неудержимо влечет к
себе человека; что знание есть не больше, как подготовка; что экзаменами и переходами
из курса в курс не все исчерпывается…
Некоторые
из них, озлобленные, голодные и бесприютные, находили
себе не только кусок хлеба и приют, но и настоящую сытость, и приличное общественное положение…
И время в гостях скорее пройдет, покуда хозяин не скомандует карты подать, да и поучение какое-нибудь
из взаимного обмена новостей можно извлечь, не обременяя
себя головоломными философствованиями.
И ежели вы возразите, что так называемое"покойное проживание"представляет
собой только кажущееся спокойствие, что в нем-то, пожалуй, и скрывается настоящая угроза будущему и что, наконец, басня о голубе есть только басня и не все голуби возвращаются
из поисков с перешибленными крыльями, то солидный человек и на это возражение в карман за словом не полезет.
Ошибочно, впрочем, было бы думать, что современный простец принадлежит исключительно к числу посетителей мелочных лавочек и полпивных; нет, в численном смысле он занимает довольно заметное место и в культурной среде. Это не выходец
из недр черни, а только человек, не видящий перед
собой особенных перспектив. И ненавистники и солидные ожидают впереди почестей, мест, орденов, а простец ожидает одного: как бы за день его не искалечили.
Словом сказать, и руководители и руководимые являются достойными друг друга, и вот
из этого-то взаимного воздействия, исполненного недомыслий и недомолвок, и создается то общественное мнение, которое подчиняет
себе наиболее убежденных людей.
Всегда одинокий, больной и угрюмый, Василий Федорыч считал
себя оброшенным и не видел иного выхода
из этой оброшенности, кроме смерти.
До сих пор он редко ездил в деревню, потому что все учительницы изображали
собой какой-нибудь
из смертных грехов, а теперь будет ездить чаще.
Однако известие, что участь племянницы обратила на
себя внимание, несколько ободрило Прасковью Гавриловну. Решено было просить о помещении девочки на казенный счет в институт, и просьба эта была уважена. Через три месяца Лидочка была уже в Петербурге, заключенная в четырех стенах одного
из лучших институтов. А кроме того, за нею оставлена была и небольшая пенсия, назначенная за заслуги отца. Пенсию эту предполагалось копить
из процентов и выдать сироте по выходе
из института.
Когда ей было уже за тридцать, ей предложили место классной дамы. Разумеется, она приняла с благодарностью и дала
себе слово сделаться достойною оказанного ей отличия. Даже старалась быть строгою, как это ей рекомендовали, но никак не могла. Сама заводила в рекреационные часы игры с девицами, бегала и кружилась с ними, несмотря на то, что тугой и высокий корсет очень мешал ей. Начальство, видя это, покачивало головой, но наконец махнуло рукой, убедясь, что никаких беспорядков
из этого не выходило.
Из класса в класс переходила она с «своими» девицами и радовалась, что наконец и у нее будет свой собственный выпуск, как у Клеопатры Карловны. Перед выпуском опять стали наезжать в приемные дни «херувимы»; но разница в ее прежних и нынешних воззрениях на них была громадная. Во дни оны она чувствовала
себя точно причастною этому названию; теперь она употребляла это выражение совершенно машинально, чтоб сказать что-нибудь приятное девице, которую навещал"херувим".
— Довольны вы? — спрашивал я ее на днях, встретивши ее у одной
из ее питомок, молоденькой дамы, которая очень недавно связала
себя узами гименея.
Подписчик драгоценен еще и в том смысле, что он приводит за
собою объявителя. Никакая кухарка, ни один дворник не пойдут объявлять о
себе в газету, которая считает подписчиков единичными тысячами. И вот
из скромных дворнических лепт образуется ассигнационная груда. Найдут ли алчущие кухарки искомое место — это еще вопрос; но газетчик свое дело сделал; он спустил кухаркину лепту в общую пропасть, и затем ему и в голову не придет, что эта лепта составляет один
из элементов его благосостояния.
— А что, господа! — обращается он к гостям, — ведь это лучшенькое
из всего, что мы испытали в жизни, и я всегда с благодарностью вспоминаю об этом времени. Что такое я теперь? — "Я знаю, что я ничего не знаю", — вот все, что я могу сказать о
себе. Все мне прискучило, все мной испытано — и на дне всего оказалось — ничто! Nichts! А в то золотое время земля под ногами горела, кровь кипела в жилах… Придешь в Московский трактир:"Гаврило! селянки!" — Ах, что это за селянка была! Маня, помнишь?
Тем не менее газетная машина, однажды пущенная в ход, работает все бойчее и бойчее. Без идеи, без убеждения, без ясного понятия о добре и зле, Непомнящий стоит на страже руководительства, не веря ни во что, кроме тех пятнадцати рублей, которые приносит подписчик, и тех грошей, которые один за другим вытаскивает
из кошеля кухарка. Он даже щеголяет отсутствием убеждений, называя последние абракадаброю и во всеуслышание объявляя, что ни завтра, ни послезавтра он не намерен стеснять
себя никакими узами.
Консультация задлилась довольно поздно. Предстояло судиться двум ворам: первый вор украл сто тысяч, а второй переукрал их у него. К несчастию, первый вор погорячился и пожаловался на второго. Тогда первого вора спросили:"А сам ты где сто тысяч взял?"Он смешался и просил позволения подумать. Возник вопрос: которому
из двух взять грех на
себя? — вот об этом и должна была рассудить консультация. Очевидность говорила против первого вора.
При этом и тот и другой старались принимать к
себе кого-нибудь
из крупных представителей местной администрации или заезжего человека.
В течение месяца он успел объездить всех знакомых, которых сумел накопить во время своих кочеваний. Некоторые
из этих знакомых уже достигли высоких постов; другие нажили хорошие состояния и жили в свое удовольствие; третьим, наконец, не посчастливилось. Но Бодрецов не забыл никого. К первым он был почтителен, со вторыми явил
себя веселым собеседником, к третьим отнесся дружески, сочувственно. Только с очень немногими, уже вполне отпетыми, встретился не вполне дружелюбно, но и то с крайнею осторожностью.
— И хоть бы она на минутку отвернулась или вышла
из комнаты, — горько жаловался Гришка, — все бы я хоть на картуз
себе лоскуток выгадал. А то глаз не спустит, всякий обрезок оберет. Да и за работу выбросят тебе зелененькую — тут и в пир, и в мир, и на пропой, и за квартиру плати: а ведь коли пьешь, так и закусить тоже надо. Неделю за ней, за этой парой, просидишь, из-за трех-то целковых!
Сам он — говорил я
себе — противник этой худо скрываемой надменности и, конечно, не лжет, говоря, что в ней заключается одна
из причин сословной захудалости.
— Что ж угадывать? Во мне все так просто и в жизни моей так мало осложнений, что и без угадываний можно обойтись. Я даже рассказать тебе о
себе ничего особенного не могу. Лучше ты расскажи. Давно уж мы не видались, с той самой минуты, как я высвободился
из Петербурга, — помнишь, ты меня проводил? Ну же, рассказывай: как ты прожил восемь лет? Что предвидишь впереди?..
Такова была среда, которая охватывала Имярека с молодых ногтей. Живя среди массы людей,
из которых каждый устраивался по-своему, он и сам подчинялся общему закону разрозненности. Вместе с другими останавливался в недоумении перед задачами жизни и не без уныния спрашивал
себя: ужели дело жизни в том и состоит, что оно для всех одинаково отсутствует?
Отделял ли в то время Имярек государство от общества — он не помнит; но помнит, что подкладка, осевшая в нем вследствие недавних сновидений, не совсем еще была разорвана, что она оставила по
себе два существенных пункта: быть честным и поступать так, чтобы
из этого выходила наибольшая сумма общего блага. А чтобы облегчить достижение этих задач на арене обязательной бюрократической деятельности, — явилась на помощь и целая своеобразная теория.