Неточные совпадения
И таким образом идет изо дня
в день с той самой минуты, когда человек освободился от ига фатализма и открыто заявил о своем праве проникать
в заветнейшие тайники природы. Всякий день непредвидимый недуг настигает сотни и тысячи людей, и всякий день"благополучный человек"продолжает твердить одну и ту же пословицу:"Перемелется — мука будет". Он твердит ее даже на крайнем Западе, среди ужасов динамитного отмщения, все глубже и
шире раздвигающего свои
пределы.
Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому //
Пределы не поставлены: // Пред ним
широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки
в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..
Часть столовой — скучный угол со старинными часами на стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за
пределы сцены.
Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от гостиной; гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью.
В правом углу горит небольшая электрическая лампа; под нею на кушетке Вера с книгой
в руках. Между стульев ходит Пётр, точно ищет чего-то.
В глубине у окна Любовь, она встала коленями на стул, держится за спинку и смотрит
в окно.
Оставив виденную нами глупую и шутовскую суматоху
в доме мужа, Глафира спокойно всходила по
широкой лестнице темного камня
в апартаменты, откуда она хотела пустить туман и смятение по направлениям, хватающим далее
пределов ее семейного круга.
Он мог подаваться, особенно после событий 1861–1862 годов,
в сторону охранительных идей, судить неверно, пристрастно обо многом
в тогдашнем общественном и чисто литературном движении; наконец, у него не было
широкого всестороннего образования, начитанность, кажется, только по-русски (с прибавкой, быть может, кое-каких французских книг), но
в пределах тогдашнего русского «просвещения» он был совсем не игнорант,
в нем всегда чувствовался московский студент 40-х годов: он был искренно предан всем лучшим заветам нашей литературы, сердечно чтил Пушкина, напечатал когда-то критический этюд о Гоголе, увлекался с юных лет театром, считался хорошим актером и был прекраснейший чтец «
в лицах».
Так, повторяем, наряду с сохранившимся «древним московским благочестием», выросли
в Москве богато украшенные «храмы греха», обжорства, пьянства и разгула.
В них всецело проявлялась московская
широкая натура, не знающая
пределов своим желаниям и удержу при гульбе.