Неточные совпадения
Утвердительно можно
сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
А скудельный сосуд про себя
скажет: вот и я на что-нибудь пригодился, хотя и получаю содержания два рубля медных в месяц!
И еще
скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки к г. Бартеневу и дабы не напечатал он их в своем «Архиве». А затем богу слава и разглагольствию моему конец.
Так начинает свой рассказ летописец и затем,
сказав несколько слов в похвалу своей скромности, продолжает...
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали
сказать соседям: будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
— Глупые вы, глупые! —
сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами.
Сказавши это, еще маленько поучил жезлом и отослал головотяпов от себя с честию.
— Я уж на что глуп, —
сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
— Есть у меня, —
сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою голову бесталанную!
— Ладно. Володеть вами я желаю, —
сказал князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
Понурили головотяпы головы и
сказали...
— Натиск, —
сказал он, — и притом быстрота, снисходительность, и притом строгость. И притом благоразумная твердость. Вот, милостивые государи, та цель, или, точнее
сказать, те пять целей, которых я, с божьею помощью, надеюсь достигнуть при посредстве некоторых административных мероприятий, составляющих сущность или, лучше
сказать, ядро обдуманного мною плана кампании!
— Ну, Христос с вами! отведите им по клочку земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей! — коротко
сказала Клемантинка и с этим словом двинулась к дому, в котором укрепилась Ираидка.
— Ну, Христос с вами! пасите гусей! —
сказала толстомясая немка и проследовала далее.
— Может быть, и есть здесь паскуда, —
сказала она, — только не я.
«Ужасно было видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были! Довольно
сказать, что к утру на другой день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не было!»
Тогда поймали Матренку Ноздрю и начали вежливенько топить ее в реке, требуя, чтоб она
сказала, кто ее, сущую бездельницу и воровку, на воровство научил и кто в том деле ей пособлял?
Да и кто же может
сказать, долго ли просуществовала бы построенная Бородавкиным академия и какие принесла бы она плоды?
— Ладно! —
сказал бригадир.
— Хоть и точно, что от этой пищи словно кабы живот наедается, однако, братцы, надо так
сказать: самая эта еда пустая! — говорили промеж себя глуповцы.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир
сказал...
И,
сказавши это, заплакал. «Взыграло древнее сердце его, чтобы послужить», — прибавляет летописец. И сделался Евсеич ходоком и положил в сердце своем искушать бригадира до трех раз.
— С правдой мне жить везде хорошо! —
сказал он, — ежели мое дело справедливое, так ссылай ты меня хоть на край света, — мне и там с правдой будет хорошо!
Еще через три дня Евсеич пришел к бригадиру в третий раз и
сказал...
— Простите, атаманы-молодцы! ежели кого обидел, и ежели перед кем согрешил, и ежели кому неправду
сказал… все простите!
— Стойте, атаманы-молодцы! —
сказали они, — как бы нас за этого человека бригадир не взбондировал! [Взбонди́ровать — высечь.] Лучше спросим наперед, каков таков человек?
Тем не менее вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но
сказать ничего не
сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
Испытали мы бабу сладкую, —
сказал он себе, — теперь станем испытывать бабу строптивую".
И,
сказавши это, командировал в Стрелецкую слободу урядника, снабдив его для порядка рассыльного книгой.
— Вот-то пса несытого нелегкая принесла! — чуть-чуть было не
сказали глуповцы, но бригадир словно понял их мысль и не своим голосом закричал...
Не
скажешь, что тут горит, что плачет, что страдает; тут все горит, все плачет, все страдает…
Можно только
сказать себе, что прошлое кончилось и что предстоит начать нечто новое, нечто такое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потому что оно придет само собою и назовется завтрашним днем.
Скажем только, что два дня горел город, и в это время без остатка сгорели две слободы: Болотная и Негодница, названная так потому, что там жили солдатки, промышлявшие зазорным ремеслом.
— Мы не про то говорим, чтоб тебе с богом спорить, — настаивали глуповцы, — куда тебе, гунявому, на́бога лезти! а ты вот что
скажи: за чьи бесчинства мы, сироты, теперича помирать должны?
И,
сказав это, вывел Домашку к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и
сказать невозможно.
Выехал он в самый Николин день, сейчас после ранних обеден, и дома
сказал, что будет не скоро.
— Ну, теперь показывайте мне, старички, —
сказал он ласково, — каковы у вас есть достопримечательности?
Словом
сказать, в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился. Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
— Вам бы следовало корабли заводить, кофей-сахар разводить, —
сказал он, — а вы что!
Выступил тут вперед один из граждан и, желая подслужиться,
сказал, что припасена у него за пазухой деревянного дела пушечка малая на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир этой забаве несказанно, сел на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а до обеда все еще много времени остается.
— Ах, прах те побери! Здесь и солнце-то словно назад пятится! —
сказал бригадир, с негодованием поглядывая на небесное светило, медленно выплывавшее по направлению к зениту.
— Никак, солнце-то высоко взошло! —
сказал бригадир, просыпаясь и принимая запад за восток.
— Слава богу! не видали, как и день кончился! —
сказал бригадир и, завернувшись в шинель, улегся спать во второй раз.
Сказать ли всю истину: по секрету, он даже заготовил на имя известного нашего географа, К. И. Арсеньева, довольно странную резолюцию:"Предоставляется вашему благородию, — писал он, — на будущее время известную вам Византию во всех учебниках географии числить тако...
Но в 1770 году Двоекуров умер, и два градоначальника, последовавшие за ним, не только не поддержали его преобразований, но даже, так
сказать, загадили их.
Но словам этим не поверили и решили: сечь аманатов до тех пор, пока не укажут, где слобода. Но странное дело! Чем больше секли, тем слабее становилась уверенность отыскать желанную слободу! Это было до того неожиданно, что Бородавкин растерзал на себе мундир и, подняв правую руку к небесам, погрозил пальцем и
сказал...
— Трусы! — процедил сквозь зубы Бородавкин, но явно
сказать это затруднился и вынужден был отступить от горы с уроном.
Только на осьмой день, около полдён, измученная команда увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила в рога. Бородавкин вспомнил, что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал
сказать:"Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким же приветствием.
— Что
скажете, служивые? — спросил Бородавкин.
Очевидно, в Бородавкине происходила борьба. Он обдумывал, мазнуть ли ему Федьку по лицу или наказать иным образом. Наконец придумано было наказание, так
сказать, смешанное.