Неточные совпадения
Район, который обнимал кругозор этого
идиота, был очень узок; вне этого района можно было и болтать руками, и громко говорить, и дышать, и даже ходить распоясавшись; он ничего не замечал; внутри района — можно было только маршировать.
Перед глазами зрителя восстает чистейший тип
идиота, принявшего какое-то мрачное решение и давшего себе клятву привести его в исполнение.
Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в
идиоте злость или доброта — совершенно безразличные качества), а потому, что они чужды всяким соображениям и всегда идут напролом, как будто дорога, на которой они очутились, принадлежит исключительно им одним.
Обыкновенно противу
идиотов принимаются известные меры, чтоб они, в неразумной стремительности, не все опрокидывали, что встречается им на пути.
Но меры эти почти всегда касаются только простых
идиотов; когда же придатком к идиотству является властность, то дело ограждения общества значительно усложняется.
Там, где простой
идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон,
идиот властный раздробляет пополам всевозможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно.
Если бы вследствие усиленной идиотской деятельности даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы
идиота.
В этом убеждало беспрерывное мелькание
идиота, носившего в себе тайну; в этом убеждало тихое рычание, исходившее из его внутренностей.
Все мыслительные силы сосредоточивались на загадочном
идиоте и в мучительном беспокойстве кружились в одном и том же волшебном круге, которого центром был он.
К чему? — вот единственный вопрос, который ясно представлялся каждому при виде грядущего вдали
идиота.
Зачем жить, если жизнь навсегда отравлена представлением об
идиоте?
Они сознавали только одно: что конец наступил и что за ними везде, везде следит непонятливый взор угрюмого
идиота.
Громадные кучи мусора, навоза и соломы уже были сложены по берегам и ждали только мания, чтобы исчезнуть в глубинах реки. Нахмуренный
идиот бродил между грудами и вел им счет, как бы опасаясь, чтоб кто-нибудь не похитил драгоценного материала. По временам он с уверенностию бормотал...
Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном
идиоте, который, с топором в руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему…
А он между тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжело храпел. Теперь он был у всех на виду; всякий мог свободно рассмотреть его и убедиться, что это подлинный
идиот — и ничего более.
Убеждение, что это не злодей, а простой
идиот, который шагает все прямо и ничего не видит, что делается по сторонам, с каждым днем приобретало все больший и больший авторитет.
Мысль, что шагание бессрочно, что в
идиоте таится какая-то сила, которая цепенит умы, сделалась невыносимою.
Никто не задавался предположениями, что
идиот может успокоиться или обратиться к лучшим чувствам и что при таком обороте жизнь сделается возможною и даже, пожалуй, спокойною.
Происходили беспрерывные совещания по ночам; там и сям прорывались одиночные случаи нарушения дисциплины; но все это было как-то до такой степени разрозненно, что в конце концов могло самою медленностью процесса возбудить подозрительность даже в таком убежденном
идиоте, как Угрюм-Бурчеев.
Неточные совпадения
Вот они снуют все по улице взад и вперед, и ведь всякий-то из них подлец и разбойник уже по натуре своей; хуже того —
идиот!
— Я его назвал, как следует, —
идиотом.
— Э-э! да ты, я вижу, точно, намерен пойти по стопам дядюшки. Как бы этот
идиот порадовался, если б услышал тебя!
«Клевещу я на себя, — думал он. — А этот полковник или ротмистр — глуп. И — нахал. Жертвенное служение… Активная борьба против Любаши.
Идиот…»
«Медные глаза… Да, в ней было что-то металлическое. Не допускаю, чтоб она говорила обо мне — так… как сообщил этот
идиот. Медные глаза — не его слово».