Неточные совпадения
Давно уже имел я намерение написать
историю какого-нибудь города (или края)
в данный период времени, но разные обстоятельства мешали этому предприятию.
Тем не менее даже и по этим скудным фактам оказывается возможным уловить физиономию города и уследить, как
в его
истории отражались разнообразные перемены, одновременно происходившие
в высших сферах.
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдруг всех озарила мысль: а ну, как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к
истории Глупова, стали отыскивать
в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
Публика начала даже склоняться
в пользу того мнения, что вся эта
история есть не что иное, как выдумка праздных людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже и это предвидел «Летописец»!
Тогда все члены заволновались, зашумели и, пригласив смотрителя народного училища, предложили ему вопрос: бывали ли
в истории примеры, чтобы люди распоряжались, вели войны и заключали трактаты, имея на плечах порожний сосуд?
Смотритель подумал с минуту и отвечал, что
в истории многое покрыто мраком; но что был, однако же, некто Карл Простодушный, который имел на плечах хотя и не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты заключал.
Cемен Константинович Двоекуров градоначальствовал
в Глупове с 1762 по 1770 год. Подробного описания его градоначальствования не найдено, но, судя по тому, что оно соответствовало первым и притом самым блестящим годам екатерининской эпохи, следует предполагать, что для Глупова это было едва ли не лучшее время
в его
истории.
О личности Двоекурова «Глуповский летописец» упоминает три раза:
в первый раз
в «краткой описи градоначальникам», во второй —
в конце отчета о смутном времени и
в третий — при изложении
истории глуповского либерализма (см. описание градоначальствования Угрюм-Бурчеева).
Нельзя думать, чтобы «Летописец» добровольно допустил такой важный биографический пропуск
в истории родного города; скорее должно предположить, что преемники Двоекурова с умыслом уничтожили его биографию, как представляющую свидетельство слишком явного либерализма и могущую послужить для исследователей нашей старины соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там, где,
в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался. Видит и сам, что Аленка всему злу заводчица, а расстаться с ней не может. Послал за батюшкой, думая
в беседе с ним найти утешение, но тот еще больше обеспокоил, рассказавши
историю об Ахаве и Иезавели.
Вспомнился ему по этому поводу урок из
истории, слышанный
в детстве, и сильно его взволновал.
Но не забудем, что успех никогда не обходится без жертв и что если мы очистим остов
истории от тех лжей, которые нанесены на него временем и предвзятыми взглядами, то
в результате всегда получится только большая или меньшая порция"убиенных".
Благотворная сила его действий была неуловима, ибо такие мероприятия, как рукопожатие, ласковая улыбка и вообще кроткое обращение, чувствуются лишь непосредственно и не оставляют ярких и видимых следов
в истории.
Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что
в истории действительно встречаются по местам словно провалы, перед которыми мысль человеческая останавливается не без недоумения.
Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам
истории и не представляют никаких данных, по которым можно было бы судить о степени их зрелости,
в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны
в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным страхом.
К сожалению, летописец не рассказывает дальнейших подробностей этой
истории.
В переписке же Пфейферши сохранились лишь следующие строки об этом деле:"Вы, мужчины, очень счастливы; вы можете быть твердыми; но на меня вчерашнее зрелище произвело такое действие, что Пфейфер не на шутку встревожился и поскорей дал мне принять успокоительных капель". И только.
Главное препятствие для его бессрочности представлял, конечно, недостаток продовольствия, как прямое следствие господствовавшего
в то время аскетизма; но, с другой стороны,
история Глупова примерами совершенно положительными удостоверяет нас, что продовольствие совсем не столь необходимо для счастия народов, как это кажется с первого взгляда.
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым старикам примеры из
истории, а
в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел
в город оловянных солдатиков и однажды,
в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки была война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского мира…
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще не было
в то время придумано названия и что лишь
в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда
в первый раз; нет, оно уже имело свою
историю…
Еще во времена Бородавкина летописец упоминает о некотором Ионке Козыре, который, после продолжительных странствий по теплым морям и кисельным берегам, возвратился
в родной город и привез с собой собственного сочинения книгу под названием:"Письма к другу о водворении на земле добродетели". Но так как биография этого Ионки составляет драгоценный материал для
истории русского либерализма, то читатель, конечно, не посетует, если она будет рассказана здесь с некоторыми подробностями.
Была ли у них
история, были ли
в этой
истории моменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? — ничего они не помнили.
Но здесь я должен сознаться, что тетрадки, которые заключали
в себе подробности этого дела, неизвестно куда утратились. Поэтому я нахожусь вынужденным ограничиться лишь передачею развязки этой
истории, и то благодаря тому, что листок, на котором она описана, случайно уцелел.