Неточные совпадения
Но
в то же время выискались и другие, которые ничего обидного
в словах князя не
видели.
Бросились они все разом
в болото, и больше половины их тут потопло («многие за землю свою поревновали», говорит летописец); наконец, вылезли из трясины и
видят: на другом краю болотины, прямо перед ними, сидит сам князь — да глупый-преглупый! Сидит и ест пряники писаные. Обрадовались головотяпы: вот так князь! лучшего и желать нам не надо!
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца, любил пить чай
в городской роще и не мог без слез
видеть, как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания и умер от меланхолии
в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей
в год.
Достоверные свидетели сказывали, что однажды,
в третьем часу ночи,
видели, как Байбаков, весь бледный и испуганный, вышел из квартиры градоначальника и бережно нес что-то обернутое
в салфетке.
Он вышел, и на лице его
в первый раз
увидели глуповцы ту приветливую улыбку, о которой они тосковали.
Немного спустя после описанного выше приема письмоводитель градоначальника, вошедши утром с докладом
в его кабинет,
увидел такое зрелище: градоначальниково тело, облеченное
в вицмундир, сидело за письменным столом, а перед ним, на кипе недоимочных реестров, лежала,
в виде щегольского пресс-папье, совершенно пустая градоначальникова голова… Письмоводитель выбежал
в таком смятении, что зубы его стучали.
Но здесь я
увидел, что напрасно понадеялся на свое усердие, ибо как ни старался я выпавшие колки утвердить, но столь мало успел
в своем предприятии, что при малейшей неосторожности или простуде колки вновь вываливались, и
в последнее время господин градоначальник могли произнести только „П-плю!“.
Помощник градоначальника,
видя, что недоимки накопляются, пьянство развивается, правда
в судах упраздняется, а резолюции не утверждаются, обратился к содействию штаб-офицера.
[Этот достойный чиновник оправдался и, как
увидим ниже, при — нимал деятельнейшее участие
в последующих глуповских событиях.
Глупов закипал. Не
видя несколько дней сряду градоначальника, граждане волновались и, нимало не стесняясь, обвиняли помощника градоначальника и старшего квартального
в растрате казенного имущества. По городу безнаказанно бродили юродивые и блаженные и предсказывали народу всякие бедствия. Какой-то Мишка Возгрявый уверял, что он имел ночью сонное видение,
в котором явился к нему муж грозен и облаком пресветлым одеян.
— Атаманы-молодцы! где же я вам его возьму, коли он на ключ заперт! — уговаривал толпу объятый трепетом чиновник, вызванный событиями из административного оцепенения.
В то же время он секретно мигнул Байбакову, который,
увидев этот знак, немедленно скрылся.
Во-первых, она сообразила, что городу без начальства ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она
видела в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство, что покойный муж ее, бывший винный пристав, однажды, за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника.
Утром помощник градоначальника, сажая капусту,
видел, как обыватели вновь поздравляли друг друга, лобызались и проливали слезы. Некоторые из них до того осмелились, что даже подходили к нему, хлопали по плечу и
в шутку называли свинопасом. Всех этих смельчаков помощник градоначальника, конечно, тогда же записал на бумажку.
Было свежее майское утро, и с неба падала изобильная роса. После бессонной и бурно проведенной ночи глуповцы улеглись спать, и
в городе царствовала тишина непробудная. Около деревянного домика невзрачной наружности суетились какие-то два парня и мазали дегтем ворота.
Увидев панов, они, по-видимому, смешались и спешили наутек, но были остановлены.
«Ужасно было
видеть, — говорит летописец, — как оные две беспутные девки, от третьей, еще беспутнейшей, друг другу на съедение отданы были! Довольно сказать, что к утру на другой день
в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не было!»
Среди этой общей тревоги об шельме Анельке совсем позабыли.
Видя, что дело ее не выгорело, она под шумок снова переехала
в свой заезжий дом, как будто за ней никаких пакостей и не водилось, а паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский завели кондитерскую и стали торговать
в ней печатными пряниками. Оставалась одна Толстопятая Дунька, но с нею совладать было решительно невозможно.
Следует ли обвинять его за этот недостаток? или, напротив того, следует
видеть в этом обстоятельстве тайную наклонность к конституционализму? — разрешение этого вопроса предоставляется современным исследователям отечественной старины, которых издатель и отсылает к подлинному документу.
Долго ли, коротко ли они так жили, только
в начале 1776 года
в тот самый кабак, где они
в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но
в это самое время
увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего не
видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады.
Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать — не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести свой новый мундир, надел его и во всей красе показался Аленке.
В это же время выбежала
в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
Громада разошлась спокойно, но бригадир крепко задумался.
Видит и сам, что Аленка всему злу заводчица, а расстаться с ней не может. Послал за батюшкой, думая
в беседе с ним найти утешение, но тот еще больше обеспокоил, рассказавши историю об Ахаве и Иезавели.
Сначала он распоряжался довольно деятельно и даже пустил
в дерущихся порядочную струю воды; но когда
увидел Домашку, действовавшую
в одной рубахе впереди всех с вилами
в руках, то"злопыхательное"сердце его до такой степени воспламенилось, что он мгновенно забыл и о силе данной им присяги, и о цели своего прибытия.
Бросились и туда, но тут
увидели, что вся слобода уже
в пламени, и начали помышлять о собственном спасении.
— Мало ты нас
в прошлом году истязал? Мало нас от твоей глупости да от твоих шелепов смерть приняло? — продолжали глуповцы,
видя, что бригадир винится. — Одумайся, старче! Оставь свою дурость!
Словом сказать,
в полчаса, да и то без нужды, весь осмотр кончился.
Видит бригадир, что времени остается много (отбытие с этого пункта было назначено только на другой день), и зачал тужить и корить глуповцев, что нет у них ни мореходства, ни судоходства, ни горного и монетного промыслов, ни путей сообщения, ни даже статистики — ничего, чем бы начальниково сердце возвеселить. А главное, нет предприимчивости.
Даже спал только одним глазом, что приводило
в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания
видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое и любопытно на нее устремленное око.
Полезли люди
в трясину и сразу потопили всю артиллерию. Однако сами кое-как выкарабкались, выпачкавшись сильно
в грязи. Выпачкался и Бородавкин, но ему было уж не до того. Взглянул он на погибшую артиллерию и,
увидев, что пушки, до половины погруженные, стоят, обратив жерла к небу и как бы угрожая последнему расстрелянием, начал тужить и скорбеть.
Только на осьмой день, около полдён, измученная команда
увидела стрелецкие высоты и радостно затрубила
в рога. Бородавкин вспомнил, что великий князь Святослав Игоревич, прежде нежели побеждать врагов, всегда посылал сказать:"Иду на вы!" — и, руководствуясь этим примером, командировал своего ординарца к стрельцам с таким же приветствием.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием
увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть
увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Но, с другой стороны, не
видим ли мы, что народы самые образованные наипаче [Наипа́че (церковно-славянск.) — наиболее.] почитают себя счастливыми
в воскресные и праздничные дни, то есть тогда, когда начальники мнят себя от писания законов свободными?
И все сие совершается помимо всякого размышления; ни о чем не думаешь, ничего определенного не
видишь, но
в то же время чувствуешь какое-то беспокойство, которое кажется неопределенным, потому что ни на что
в особенности не опирается.
"Прибыл я
в город Глупов, — писал он, — и хотя
увидел жителей, предместником моим
в тучное состояние приведенных, но
в законах встретил столь великое оскудение, что обыватели даже различия никакого между законом и естеством не полагают.
— Состояние у меня, благодарение богу, изрядное. Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. Следственно, какие есть насчет этого законы — те знаю, а новых издавать не желаю. Конечно, многие на моем месте понеслись бы
в атаку, а может быть, даже устроили бы бомбардировку, но я человек простой и утешения для себя
в атаках не вижу-с!
Поэтому я не
вижу в рассказах летописца ничего такого, что посягало бы на достоинство обывателей города Глупова.
Но глуповцы не внимали обличителям и с дерзостью говорили:"Хлеб пущай свиньи едят, а мы свиней съедим — тот же хлеб будет!"И Дю-Шарио не только не возбранял подобных ответов, но даже
видел в них возникновение какого-то духа исследования.
Весело шутя с предводительшей, он рассказывал ей, что
в скором времени ожидается такая выкройка дамских платьев, что можно будет по прямой линии
видеть паркет, на котором стоит женщина.
— Я та самая юродивая дева, которую ты
видел с потухшим светильником
в вольном городе Гамбурге!
—
Видя внезапное сих людей усердие, я
в точности познал, сколь быстрое имеет действие сия вещь, которую вы, сударыня моя, внутренним словом справедливо именуете.
Мы уже
видели, что так называемые вериги его были не более как помочи; из дальнейших же объяснений летописца усматривается, что и прочие подвиги были весьма преувеличены Грустиловым и что они
в значительной степени сдабривались духовною любовью.
В одном письме она
видит его"ходящим по облаку"и утверждает, что не только она, но и Пфейфер это
видел;
в другом усматривает его
в геенне огненной,
в сообществе с чертями всевозможных наименований.
Спешу известить вас, — писала она
в одном из них, — что я
в сию ночь во сне
видела.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не то чтобы что, плюнул мне прямо
в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь
видеть", — и был таков.
Тогда Грустилов обратился к убогим и, сказав:"Сами
видите!" — приказал отвести Линкина
в часть.
Но никто не
видел в этом ничего угрожающего обществу или подрывающего его основы.
В смятении оглянулись глуповцы назад и с ужасом
увидели, что назади действительно ничего нет.
— Тако да
видят людие! — сказал он, думая попасть
в господствовавший
в то время фотиевско-аракчеевский тон; но потом, вспомнив, что он все-таки не более как прохвост, обратился к будочникам и приказал согнать городских попов...
Едва
увидел он массу воды, как
в голове его уже утвердилась мысль, что у него будет свое собственное море.
По примеру всех благопопечительных благоустроителей, он
видел только одно: что мысль, так долго зревшая
в его заскорузлой голове, наконец осуществилась, что он подлинно обладает прямою линией и может маршировать по ней сколько угодно.
И точно, он начал нечто подозревать. Его поразила тишина во время дня и шорох во время ночи. Он
видел, как с наступлением сумерек какие-то тени бродили по городу и исчезали неведомо куда и как с рассветом дня те же самые тени вновь появлялись
в городе и разбегались по домам. Несколько дней сряду повторялось это явление, и всякий раз он порывался выбежать из дома, чтобы лично расследовать причину ночной суматохи, но суеверный страх удерживал его. Как истинный прохвост, он боялся чертей и ведьм.
Но не будем, однако ж, поспешны, господа мои любезные сотоварищи! размыслим зрело, и, может быть, мы
увидим, что, при благоразумном употреблении, даже горькие вещества могут легко превращаться
в сладкие!