Неточные совпадения
В заключение настоящего введения, еще одно слово. Выражение «бонапартисты», с которым читателю
не раз придется встретиться в предлежащих эскизах, отнюдь
не следует понимать буквально. Под «бонапартистом» я разумею вообще всякого, кто смешивает выражение «отечество» с выражением «ваше превосходительство» и даже отдает предпочтение
последнему перед первым. Таких людей во всех странах множество, а у нас до того довольно, что хоть лопатами огребай.
Бывают даже такие личности, которые, покуда одеты в партикулярное платье, перелагают Давидовы псалмы 29, а как только наденут вицмундир, так тотчас же начинают читать в сердцах посторонних людей, хотя бы
последние совсем их об этом
не просили.
Ежели я в этом успею, то у меня будет избыточествовать и произбыточествовать; если же
не успею, то у меня отнимется и
последнее.
Я искренно убежден, что именно только это
последнее обстоятельство может побуждать этих людей такими массами устремляться в"чужое место", и именно там, а
не на берегах Ветлуги или Чусовой искать отдыха от треволнений трудовой жизни.
Но даже и в
последнем случае
не сажают с закрученными руками в"холодную", а спокойно исследуют.
Весьма может статься, что я
не прав (охотно сознаюсь в моей некомпетентности), но мне кажется, что именно для этой
последней цели собраны в берлинском университете ученые знаменитости со всех концов Германии.
Не только иностранец исчезает, но и вся разношерстная толпа лакеев, фигурировавшая летом в качестве местного колорита, — и та уплывает неизвестно куда, вместе с
последним отбоем иностранной волны.
Может быть, зимой, когда сосчитаны барыши, эти
последние и сознают себя добрыми буржуа, но летом они, наравне с самым
последним кельнером, продают душу наезжему человеку и
не имеют иного критериума для оценки вещей и людей, кроме того, сколько то или другое событие, тот или другой"гость"бросят им лишних пфеннигов в карман.
Ваше сиятельство! позвольте, во всяком случае, надеяться, что эта беседа
не будет
последнею?
Действительно, литература наша находится как бы в переходном положении, именно по случаю постепенного упразднения того округленного пустословия, которое многими принималось за винословность, но, в сущности, эта
последняя совсем
не изгибла, а только преподносится
не в форме эмульсии, а в виде пилюли — глотай!
Помню, я приехал в Париж сейчас после тяжелой болезни и все еще больной… и вдруг чудодейственно воспрянул. Ходил с утра до вечера по бульварам и улицам, одолевал довольно крутые подъемы — и
не знал усталости. Мало того: иду однажды по бульвару и встречаю русского доктора Г., о котором мне было известно, что он в
последнем градусе чахотки (и, действительно, месяца три спустя он умер в Ницце). Разумеется, удивляюсь.
Разве можно сказать про такую жизнь, что это жизнь? разве можно сравнить такое существование с французским, хотя и
последнее мало-помалу начинает приобретать меняльный характер? Француз все-таки хоть над Гамбеттой посмеяться может, назвать его le gros Leon, [толстяк Леон] а у нас и Гамбетты-то нет. А над прочими, право, и смеяться даже
не хочется, потому что… Ну, да уж Христос с вами! плодитеся, множитеся и населяйте землю!
Самый наглый злодей, действуя в союзе с глупостью, понимает, что
последняя отнюдь
не представляет надежной защиты.
Однако ж он делает
последнюю уступку лишь потому, что она ничего
не стоит, а сверх того,
не ровен случай, может и пригодиться.
Потом гарсон спрашивает, почему Альфред так давно
не был в кафе, на что
последний отвечает, что получил наследство.
А с другой стороны, если б вы, ценою неустанных трудов,
не переместили яйца из деревни в столицу, каким бы другим равносильным продуктом мог заменить его житель
последней?
Повторяю: при таких условиях одиночество лишает человека
последнего ресурса, который дает ему возможность заявлять о своей живучести. Потребность усчитать самого себя, которая при этом является, приводит за собой
не работу мысли в прямом значении этого слова, а лишь безнадежное вращение в пустоте, вращение, сопровождаемое всякого рода трусостями, отступничествами, малодушиями.
Они представляют собой жизненный фонд, естественное продолжение всего прошлого, начиная с пеленок и кончая
последнею, только что прожитою минутой, когда с языка сорвалось — именно сорвалось, а
не сказалось —
последнее пустое слово.
И потому, когда замечаю, что большинство сердцеведов
не только смешивает"искомое"с"неискомым", но даже сопровождает подобные смешения веселыми прибаутками, то эти
последние нимало
не кажутся мне восхитительными.
Между тем местные демагоги, в свою очередь,
не забывают, что Капотт олицетворяет собою
последний отпрыск пресловутого Маратова корня.
Но, сверх того, большинство из нас ещё помнит золотые времена, когда по всей Руси, из края в край, раздавалось: эй, Иван, платок носовой! Эй, Прохор, трубку! — и хотя, в течение
последних двадцати лет, можно бы, кажется, уж сродниться с мыслью, что сапоги приходится надевать самолично, а все-таки эта перспектива приводит нас в смущение и порождает в наших сердцах ропот. Единственный ропот, который,
не будучи предусмотрен в регламентах, пользуется привилегией: роптать дозволяется.
Нас ехало в купе всего четыре человека, по одному в каждом углу. Может быть, это были всё соотечественники, но знакомиться нам
не приходилось, потому что наступала ночь, а утром в Кёльне предстояло опять менять вагоны. Часа с полтора шла обычная дорожная возня, причем мой vis-Ю-vis [сидевший напротив спутник]
не утерпел-таки сказать: «а у нас-то что делается — чудеса!» — фразу, как будто сделавшуюся форменным приветствием при встрече русских в
последнее время. И затем все окунулось в безмолвие.
Жизнь защемила его в свои тиски и
не выпустит до тех пор, пока
не высосет всей его крови до
последней капли.
Неточные совпадения
Моя супруга, бабушка, // Сынишки, даже барышни //
Не брезгуют, целуются // С
последним мужиком.
Ой ласточка! ой глупая! //
Не вей гнезда под берегом, // Под берегом крутым! // Что день — то прибавляется // Вода в реке: зальет она // Детенышей твоих. // Ой бедная молодушка! // Сноха в дому
последняя, //
Последняя раба! // Стерпи грозу великую, // Прими побои лишние, // А с глазу неразумного // Младенца
не спускай!..
Я только
не отведала — // Спасибо! умер Ситников — // Стыда неискупимого, //
Последнего стыда!
«Эх, Влас Ильич! где враки-то? — // Сказал бурмистр с досадою. — //
Не в их руках мы, что ль?.. // Придет пора
последняя: // Заедем все в ухаб, //
Не выедем никак, // В кромешный ад провалимся, // Так ждет и там крестьянина // Работа на господ!»
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я // Делами и теперь. // А перед старым барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай его! По барину // Бурмистр! перед Последышем //
Последний человек! // У Клима совесть глиняна, // А бородища Минина, // Посмотришь, так подумаешь, // Что
не найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан ему: одел его — // И сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.