Неточные совпадения
Есть множество средств сделать человеческое существование постылым, но едва ли не самое верное из всех — это заставить
человека посвятить себя культу самосохранения. Решившись
на такой подвиг, надлежит победить в себе всякое буйство духа и признать свою жизнь низведенною
на степень бесцельного мелькания
на все то время, покуда будет длиться искус животолюбия.
Я говорю это не в смысле разности в языке — для культурного
человека это неудобство легко устранимое, — но трудно, почти невыносимо в молчании снедать боль сердца, ту щемящую боль, которая зародилась где-нибудь
на берегах Иловли 2 и по пятам пришла за вами к самой подошве Мальберга.
И заметьте, что, как все народные пословицы, она имеет в виду не празднолюбца, а
человека, до истощения сил тянувшего выпавшее
на его долю жизненное тягло.
Но — странное дело! — когда
люди науки высказались в том смысле, что я месяца
на три обязываюсь позабыть прошлое, настоящее и будущее, для того чтоб всецело посвятить себя нагуливанию животов, то я не только ничего не возразил, но сделал вид, что много доволен.
И точно, как ни безнадежно заключение Ивана Павлыча, но нельзя не согласиться, что ездить
на теплые воды все-таки удобнее, нежели пропадать пропадом в Петергофском уезде 15. Есть
люди, у которых так и в гербах значится: пропадайте вы пропадом — пускай они и пропадают. А нам с Иваном Павлычем это не с руки. Мы лучше в Эмс поедем да легкие пообчистим, а
на зиму опять вернемся в отечество: неужто, мол, петергофские-то еще не пропали?
Однако ж я был бы неправ, если бы скрыл, что
на стороне Эйдткунена есть одно важное преимущество, а именно: общее признание, что
человеку свойственно человеческое.
— Еще бы! Поймите, разве естественно, чтоб
человек сам себе зложелательствовал! Лесу не руби! ах, черт побери! Да я сейчас весь лес
на сруб продал… ха-ха!
Но ежели такое смешливое настроение обнаруживают даже
люди, получившие посильное угобжение, то с какими же чувствами должны относиться к дирижирующей современности те, которые не только ничего не урвали, но и в будущем никакой надежды
на угобжение не имеют? Ясно, что они должны представлять собой сплошную массу волнуемых завистью
людей.
Рассмотреть в подробности этих алчущих наживы, вечно хватающих и все-таки живущих со дня
на день
людей; определить резон,
на основании которого они находят возможным существовать, а затем, в этой бесшабашной массе, отыскать, если возможно, и
человека, который имеет понятие о «собственных средствах», который помнит свой вчерашний день и знает наверное, что у него будет и завтрашний день.
По казенной надобности они воспламеняются и свирепеют с изумительной легкостью, но в домашнем быту, и в особенности
на водах за границей, они такие же
люди, как и прочие.
О ты, что в горести напрасно
На бога ропщешь
человек… 30...
Но здесь я опять должен оговориться (пусть не посетует
на меня читатель за частые оговорки), что под русскими культурными
людьми я не разумею ни русских дамочек, которые устремляются за границу, потому что там каждый кельнер имеет вид наполеоновского камер-юнкера, ни русских бонапартистов, которые, вернувшись в отечество, с умилением рассказывают, в какой поразительной опрятности парижские кокотки содержат свои приманки.
Я искренно убежден, что именно только это последнее обстоятельство может побуждать этих
людей такими массами устремляться в"чужое место", и именно там, а не
на берегах Ветлуги или Чусовой искать отдыха от треволнений трудовой жизни.
И сколько еще встречается
на свете
людей, которые вполне искренно убеждены, что с жиру
человек может только беситься и что поэтому самая мудрая внутренняя политика заключается в том, чтоб держать людской род в состоянии более или менее пришибленном!
С одной стороны, она производит людей-мучеников 2, которых повсюду преследует представление о родине, но которые все-таки по совести не могут отрицать, что
на родине их ожидает разговор с становым приставом; с другой — людей-мудрецов, которые раз навсегда порешили: пускай родина процветает особо, а я буду процветать тоже особо, ибо лучше два-три месяца подышать полною грудью, нежели просидеть их в «холодной»…
Везде подозрение, везде донос, везде
на страже стоит тысячеокий Колупаев, которому, конечно, невыгодно, чтоб"обеспеченный наделом"
человек выскользнул из его загребистых рук.
Рассказывают, правда, что никогда в Берлине не были так сильны демократические аспирации, как теперь, и в доказательство указывают
на некоторые парламентские выборы. Но ведь рассказывают и то, что берлинское начальство очень ловко умеет справляться с аспирациями и отнюдь не церемонится с излюбленными берлинскими
людьми…10
Произойдет ли когда-нибудь волшебство, при помощи которого народная школа, народное здоровье, занятие сельским хозяйством, то есть именно те поприща,
на которых культурный
человек может принести наибольшую пользу, перестанут считаться синонимами распространения превратных идей?
Сродного сословия
людей в курортах почти нет, ибо нельзя же считать таковыми ту незаметную горсть туземных и иноземных негоциантов, которые торгуют (и бог весть, одним ли тем, что у них
на полках лежит?) в бараках и колоннадах вдоль променад, или тех антрепренеров лакейских послуг, которые тем только и отличаются (разумеется, я не говорю о мошне) от обыкновенных лакеев и кнехтов, что имеют право громче произносить: pst! pst!
Тут и пустоголовая, но хорошо выкормленная бонапартистка, которая, опираясь
на руку экспекторирующего
человека, мечтает о том, как она завтра появится
на променаде в таком платье, что всё-всё (mais tout!) [действительно, всё!] будет видно.
Тут и замученный хождениями по мытарствам литератор, и ошалевший от апелляций и кассаций адвокат, и оглохший от директорского звонка чиновник, которые надеются хоть
на два,
на три месяца стряхнуть с себя массу замученности и одурения, в течение 9 — 10 месяцев составлявшую их обычный modus vivendi [образ жизни] (неблагодарные! они забывают, что именно эта масса и напоминала им, от времени до времени, что в Езопе скрывается
человек!).
У этого
человека все курортное лакейство находится в рабстве; он живет не в конуре, а занимает апартамент; спит не
на дерюге, а
на тончайшем белье; обедает не за табльдотом, а особо жрет что-то мудреное; и в довершение всего жена его гуляет
на музыке под руку с сановником.
— Спросите у него, откуда он взялся? с каким багажом
людей уловлять явился? что в жизни видел? что совершил? — так он не только
на эти вопросы не ответит, а даже не сумеет сказать, где вчерашнюю ночь ночевал. Свалился с неба — и шабаш!
Поэтому ныне мы уже не гарцуем, выгнув шеи, по курзалам, как заколдованные принцы, у которых, несмотря
на анекдоты, руки все-таки полны козырей, но бродим понуро, как
люди, понимающие, что у них в игре остались только двойки.
На первый взгляд, все это приметы настолько роковые (должно быть, шкуры-то еще больше
на убыль пошли!), что западный
человек сразу решил: теперь самое время объявить цену рублю — двугривенный.
Мне скажут, может быть, что
на то
человеку дан ум, чтоб устраняться от искушений, но ведь это легче сказать, нежели выполнить.
Да, я убежден, что даже
на улице,
на каждом шагу можно услышать слова, которые для западного
человека покажутся не только новыми, но и совершенно неожиданными.
Да, нельзя даже
на минуту усомниться, что подобные отношения к интересам, мало-мальски выходящим из Тесной сферы личных требований, действительно представляют для западного
человека"новое слово". Но вопрос: нужно ли ему это слово?
Хотя у нас
на это счет довольно простые приметы: коли кусается
человек — значит, во власти находится, коли не кусается — значит, наплевать, и хотя я доподлинно знал, что в эту минуту графу Пустомыслову 9 даже нечем кусить; но кто же может поручиться, совсем ли погасла эта сопка или же в ней осталось еще настолько горючего матерьяла, чтоб и опять, при случае, разыграть роль Везувия?
Ибо бывает благородство, так сказать, самою природой
на лице
человека написанное, и бывает такое, которое «наводится»
на лицо тщательными омовениями, употреблением соответствующих духов и мыл, долгими сеансами перед зеркалом и проч.
Минутное молчание, в продолжение которого влетает в комнату муха и садится графу
на нос. Граф хочет ее изловить, но убеждается, что это гораздо труднее, нежели уловлять
людей. Наконец, Подхалимов успевает переманить муху
на свой нос.
Тогда как если б мы этого не делали, то, наверное, из десяти случаев в девяти самые неизобильные
люди сочли бы себя достаточно изобильными, чтоб, ввиду соответствующих напоминаний, своевременно выполнить лежащие
на них повинности.
И дело было новое, и
люди новые — от этого и"понеже"выходило само собой, независимо от надежды
на увеличение окладов.
Всю жизнь видеть перед собой"раба лукавого"19, все интересы сосредоточить
на нем одном и об нем одном не уставаючи вопиять и к царю земному, и к царю небесному — сколь крепка должна быть в
человеке вера, чтоб эту пытку вынести!
Этот
человек дошел наконец до такой прострации, что даже слово «пошел!» не мог порядком выговорить, а как-то с присвистом, и быстро выкрикивал: «п-шёл!» Именно так должен был выкрикивать, мчась
на перекладной, фельдъегерь, когда встречным вихром парусило
на нем полы бараньего полушубка и волны снежной пыли залепляли нетрезвые уста.
Коль скоро
человек взбирается
на высоту, не зная латинской грамматики, то естественно, что это наводит
на всех страх.
— Я рассчитываю
на вас, Подхалимов! Надо же, наконец! надо, чтоб знали!
Человек жил, наполнил вселенную громом — и вдруг… нигде его нет! Вы понимаете… нигде! Утонул и даже круга
на воде… пузырей по себе не оставил! Вот это-то именно я и желал бы, чтоб вы изобразили! Пузырей не оставил… поймите это!
Самый угрюмый, самый больной
человек — и тот непременно отыщет доброе расположение духа и какое-то сердечное благоволение, как только очутится
на улицах Парижа, а в особенности
на его истинно сказочных бульварах.
Из мужских шляп-цилиндров устроивает такой милый пейзаж, что
человеку, даже имеющему
на голове совсем новый цилиндр, непременно придет
на мысль: а не купить ли другой?
— Позвольте, дорогой сенатор! — прервал я его, — вероятно, кто-нибудь из русских"веселых
людей"ради шутки уверил вас, что каторга есть удел всех русских
на земле. Но это неправильно. Каторгою по-русски называется такой образ жизни, который присвоивается исключительно
людям, не выполняющим начальственных предписаний. Например, если не приказано
на улице курить, а я курю — каторга! если не приказано в пруде публичного сада рыбу ловить, а я ловлю — каторга!
Скудоумна была уже сама по себе мысль говорить три часа о деле, которое в таком только случае имело шансы
на выигрыш, если б явилась ораторская сила, которая сразу сорвала бы палату и в общем взрыве энтузиазма потопила бы колебания робких
людей.
Люди всходят
на трибуну и говорят Но не потому говорят, что слово, как долго сдержанный поток, само собой рвется наружу, а потому что, принадлежа к известной политической партии, невозможно, хоть от времени до времени, не делать чести знамени.
Выпьет
человек квасу с солью или, напротив, съест фунта два моченой груши — "пройдет"живот; поставит к затылку горчишник — "пройдет"голова; накаплет
на синюю сахарную бумагу сала и приложит к груди, или обвернет
на ночь шею заношенным шерстяным чулком — пройдет кашель;"кинет"кровь — перестанет кровь"проситься".
Ограничусь только одним примером: прежде, бывало, вознамерится
человек адюльтер совершить, сейчас становится перед дамой сердца
на колени и в этом положении ожидает дальнейших инструкций.
Нынче медицинская наука открыла, что
человек, становясь
на колени, может сделать неловкое движение и повредить себе седалищный нерв.
Только что встал молодой
человек на колени для ходатайства, как вдруг невзвидел света и заорал.
Да и не в одной Москве, а и везде в России, везде, где жил
человек, — везде пахло. Потому что везде было изобилие, и всякий понимал, что изобилия стыдиться нечего. Еще очень недавно, в Пензе, хозяйственные купцы не очищали ретирад, а содержали для этой цели
на дворах свиней. А в Петербурге этих свиней ели под рубрикой"хлебной тамбовской ветчины". И говорили: у нас в России трихин в ветчине не может быть, потому что наша свинья хлебная.
Парижский рабочий охотно оказывает иностранцу услуги и, видя в нем денежного
человека и верного заказчика, смотрит
на прилив чужеземного элемента, как
на залог предстоящего торгового и промышленного оживления, которое может не без выгоды отразиться и
на нем.
На сцену выступит запрос
на вывороченные к лопаткам руки,
на шивороты и другие процессуальные подробности русской просветительной деятельности, воспоминание о которых не оставляет русского
человека и за границей.
С какими глазами предстанет тогда, по возвращении в дом свой,"зрелых лет"
человек, который, понадеявшись
на поднявшийся курс"благополучия", побывал
на сходах рабочих в цирке Фернандо 50 да, пожалуй, еще съездил с этою целью в Марсель
на рабочий конгресс?