Само собой разумеется, что западные люди, выслушивая эти рассказы, выводили из них не особенно лестные для России заключения. Страна эта, говорили они, бедная, населенная лапотниками и мякинниками. Когда-то она торговала с Византией
шкурами, воском и медом, но ныне, когда шкуры спущены, а воск и мед за недоимки пошли, торговать стало нечем. Поэтому нет у нее ни баланса, ни монетной единицы, а остались только желтенькие бумажки, да и те имеют свойство только вызывать веселость местных культурных людей.
Каким образом это сходит им с рук? в силу чего?"Но что еще замысловатее: если люди без
шкур ухитряются жить, то какую же степень живучести предъявят они, если случайно опять обрастут?
Мы в этом отношении поставлены несомненно выгоднее. Мы рождаемся с загадкой в сердцах и потом всю жизнь лелеем ее на собственных боках. А кроме того, мы отлично знаем, что никаких поступков не будет. Но на этом наши преимущества и кончаются, ибо дальнейшие наши отношения к загадке заключаются совсем не в разъяснении ее, а только в известных приспособлениях. Или, говоря другими словами, мы стараемся так приспособиться, чтоб жить без
шкур, но как бы с оными.
Выходит из рядов Тяпкин-Ляпкин и отдувается. Разумеется, ищут, где у него
шкура, и не находят. На нет и суда нет — ступай с глаз долой… бунтовщик! Тяпкин-Ляпкин смотрит веселее: слава богу, отделался! Мы тоже наматываем себе на ус: значит,"проникать","рассматривать","обсуждать"не велено. А все-таки каким же образом дани платить? — вот, брат, так штука!
Неточные совпадения
На первый взгляд, все это приметы настолько роковые (должно быть, шкуры-то еще больше на убыль пошли!), что западный человек сразу решил: теперь самое время объявить цену рублю — двугривенный.
Только что начну я рассказывать и доказывать"от принципа", что человеческая деятельность, вне сферы народа, беспредметна и бессмысленна, как вдруг во всем моем существе"
шкура"заговорит.
В конечных результатах, жизненные тревоги последнего времени настолько уж развратили нас, что каждый в своих действиях и суждениях почти исключительно выходит из представления о"
шкуре".
Боязнь за"
шкуру", за завтрашний день — вот основной тезис, из которого отправляется современный русский человек, и это смутное ожидание вечно грозящей опасности уничтожает в нем не только позыв к деятельности, но и к самой жизни.
Были великие поэты, великие мыслители, и ни один из них не упоминал о"
шкуре", ни один не указывал на принцип самосохранения, как на окончательную цель человеческих стремлений.
Она ощупывает свою"
шкуру"и боится, как бы до нее дело не дошло!
Выть может, он даже отказал бы себе в праве идти навстречу искомой правде (эту осторожность подсказывает ему"
шкура"), но он не может сделать это, потому что все инстинкты тянут его в эту сторону.
Видя, с какою безнаказанностью действует клевета, он начинает бояться, и в уме у него постепенно созревает деморализирующее"учение о
шкуре".
Работа мысли перестает быть плодотворною и сосредоточивается исключительно на одном: на спасении"
шкуры".
По совести говорю: общество, в котором"учение о
шкуре"утвердилось на прочных основаниях, общество, которого творческие силы всецело подавлены, одним словом: случайность — такое общество, какие бы внешние усилия оно ни делало, не может прийти ни к безопасности, ни к спокойствию, ни даже к простому благочинию. Ни к чему, кроме бессрочного вращания, в порочном кругу тревог, и в конце концов… самоумерщвления.
Признаюсь откровенно: как я ни был перепуган, но при этом вопросе испугался вдвое ("
шкура"заговорила). И так как трусость, помноженная на трусость, дает в результате храбрость, то я даже довольно явственно пробормотал...