Неточные совпадения
И хотя эта суета в конце концов не созидала и сотой доли
того,
что она могла бы создать, если бы была применена
более осмысленным образом, но она помогала жить и до известной степени оттеняла
ту вещь, которая известна под именем жуировки и которую, без этих вспомогательных средств, следовало бы назвать смертельною тоской.
Самая дремота его будет ненадежная и, при первом нечаянном послаблении системы сокрытий, превратится в бдение
тем более опасное,
что, благодаря временному оглушению, последовало сбережение и накопление умственных сил.
"С юных лет получил я сомнение в пользе наук, а затем, постепенно произрастая, все
более и
более в
том сомнении утверждался, так
что ныне, находясь в чине подполковника и с 1807 года в отставке, даже не за сомнение, а уже за верное для себя оное почитаю.
По-настоящему на этом месте мне следовало проснуться. Умер, ограблен, погребен —
чего ждать еще
более? Но после продолжительного пьянственного бдения организм мой требовал не менее же продолжительного освежения сном, а потому сновидения следовали за сновидениями, не прерываясь. И при этом с замечательным упорством продолжали разработывать раз начатую
тему ограбления.
И я
тем более не могу простить ее себе,
что в душе и даже на бумаге я один из самых горячих поклонников равенства.
И
что всего страннее, даже мужик, в качестве искони обкладываемого лица, долженствовавший знать до тонкости все последствия обложения, — и
тот никогда не возвышался до мысли,
что,
чем более его обложат,
тем больше выйдет из этого для него якобы прав.
Пускай себе превращается — это для меня все равно,
тем более что я и на двугривенный смотрю не как на особенно ценную монету.
Но сторонники мысли о подкопах и задних мыслях идут еще далее и утверждают,
что тут дело идет не об одних окольных путях, но и о сближениях. Отказ от привилегий, говорят они, знаменует величие души, а величие души, в свою очередь, способствует забвению старых распрей и счетов и приводит к сближениям. И вот, дескать, когда мы сблизимся… Но, к сожалению, и это не
более, как окольный путь, и притом до
того уже окольный,
что можно ходить по нем до скончания веков, все только ходить, а никак не приходить.
Пора наконец убедиться,
что наше время — не время широких задач и
что тот, кто, подобно автору почтенного рассуждения:"Русский романс: Чижик! чижик! где ты был? — перед судом здравой критики", сумел прийти к разрешению своей скромной задачи —
тот сделал гораздо
более, нежели все совокупно взятые утописты-мечтатели, которые постановкой"широких"задач самонадеянно волнуют мир, не удовлетворяя оного".
Составленная из элементов самых разнообразных и никаким правилам не подчиненных, она представляет для пенкоснимательства арену
тем более приличную,
что на оную, в большинстве случаев, являются люди, неискушенные в науках, но одушевляемые единственно жаждой как можно
более собрать пенок и продать их по 1 к. за строчку".
Объяснение. Газета"Истинный Российский Пенкосниматель"выражается по этому поводу так:"В сих затруднительных обстоятельствах литературе ничего не остается
более, как обличать городовых. Но пусть она помнит,
что и эта обязанность не легкая, и пусть станет на высоту своей задачи. Это единственный случай, когда она не вправе идти ни на какие сделки и, напротив
того, должна выказать
ту твердость и непреклонность, которую ей не дано привести в действие по другим вопросам".
— Напротив
того, — отдолбил он совершенно ясно, — я положительно утверждаю,
что и Добрыня, и Илья Муромец — все это были не
более как сподвижники датчанина Канута!
— И я полагаю, — продолжает все
тот же Нескладин, —
что нам ничего
более не остается, как последовать этому благоразумному совету!
Собеседники несколько минут мнутся, и в комнате слышится какое-то неясное жужжание. Как будто влетел комар и затянул свою неистово-назойливую проповедь о
том, о сем, а больше ни о
чем. Наконец один из собеседников,
более решительный, выступает вперед и говорит...
Я уверен,
что Неуважай-Корыто глубоко презирает и Менандра, и Нескладина, и всех остальных притворщиков. Притворство не в его характере. Зачем притворяться живыми, когда мы мертвы и когда нет положения
более почтенного, как положение мертвого человека? — так убеждает он своих сопенкоснимателей. И ежели он, за всем
тем, якшается с ними,
то потому только,
что как ни изловчаются они казаться живыми, все-таки не могут не быть мертвыми.
Ужели же пенкосниматели навеки осуждены не понимать,
что ежели современное их существование не вполне совершенно,
то все-таки оно лучше, нежели
то несуществование, на которое они были бы обречены при
более благоприятных для печатного слова условиях?
Наконец, несмотря на
то что прошло с приезда не
более двадцати минут, начинаем ощущать адскую усталость.
Как только Прокоп произнес слово"страх", разговор оживился еще
более и сделался общим. Все почувствовали себя в своей тарелке. Начались рассуждения о
том, какую роль играет страх в общей экономии народной жизни, может ли страх, однажды исчезнув, возродиться вновь, и наконец,
что было бы, если бы реформы развивались своим чередом, а страх — своим, взаимно, так сказать, оплодотворяя друг друга.
Но, увы! нас и на этот раз не вразумило это
более нежели странное восклицание иностранного гостя. До
того наши сердца были переполнены ликованием,
что мы не лыком шиты!
Поэтому мне
более нежели странно,
что меня упрекают прошлым, от которого я сам отвернулся с
тех пор, как произошла эта история с Феничкой!
Это была уже вторая руководящая мысль, которая привела нас к путанице. Во время статистического конгресса нас преследовало гордое убеждение,
что мы не лыком шиты; теперь оно сменилось другим,
более смиренномудреным, убеждением: мы виноваты, а там разберут. В обоих случаях основу представляло
то чувство неизвестности, которое всякие сюрпризы делает возможными и удобоисполнимыми.
— Ну-с, господа! — сказал лжепрезус, — мы исполнили свой долг, вы свой. Но мы не забываем,
что вы такие же люди, как и мы. Скажу
более: вы наши гости, и мы обязаны позаботиться, чтоб вам было не совсем скучно. Теперь, за куском сочного ростбифа и за стаканом доброго вина, мы можем вполне беззаботно предаться беседе о
тех самых проектах, за которые вы находитесь под судом. Человек! ужинать! и вдоволь шампанского!
Заняв во всех банках (вся Россия в
то время была, как тенетами, покрыта банками, так
что ни одному зайцу не было надежды проскочить, не попав головой в одну из петель)
более миллиона рублей, он бежал за границу, но в Гамбурге был поймай в
ту самую минуту, как садился на отправлявшийся в Америку пароход, и теперь томится в остроге (присяжные заседатели видели в этом происшествии перст божий).
Но, сверх
того, не следует забывать,
что и для
того, чтобы разорять, надо все-таки еще случай иметь, надо быть поставленными в такие условия, при которых подлинно разорять можно. Но разве большинство Дракиных находится в таких11 условиях? — Нет, громадная масса их может относиться к разорению лишь платонически. Она может только облизываться, поощрять, кричать: браво! — но ничего
более…
Я догадываюсь даже,
что и доходящий молодой человек, и анализирующая девица — все это не
более как эффигия, которую Дракин расстреливает, думая сразить
того, другого,"молодого человека", который некогда сказал ему: бог подаст!
Напротив
того,
чем кипучее бессодержательная деятельность,
тем более она утомляет и обессиливает.
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно.
Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
И вдруг что-то внутри у него зашипело и зажужжало, и
чем более длилось это таинственное шипение,
тем сильнее и сильнее вертелись и сверкали его глаза.
И начал он обдумывать свое намерение, но
чем больше думал,
тем более запутывался в своих мыслях.
Легко было немке справиться с беспутною Клемантинкою, но несравненно труднее было обезоружить польскую интригу,
тем более что она действовала невидимыми подземными путями. После разгрома Клемантинкинова паны Кшепшицюльский и Пшекшицюльский грустно возвращались по домам и громко сетовали на неспособность русского народа, который даже для подобного случая ни одной талантливой личности не сумел из себя выработать, как внимание их было развлечено одним, по-видимому, ничтожным происшествием.
Масса, с тайными вздохами ломавшая дома свои, с тайными же вздохами закопошилась в воде. Казалось,
что рабочие силы Глупова сделались неистощимыми и
что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний,
тем растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих ее эксплуатации.