Неточные совпадения
Мне делается уже весело. Я сам
начинаю верить, что приехал за концессией и что
есть какая-то линия между Сапожком и Касимовым, которую мне совершенно необходимо заполучить.
И вдруг она
начинает петь. Но это не пение, а какой-то опьяняющий, звенящий хохот.
Поет и в то же время чешет себя во всех местах, как это, впрочем, и следует делать наивной поселянке, которую она изображает.
Тут же сидел французский attache, из породы брюнетов, который
ел княгиню глазами и ждал только конца объяснений по церковным вопросам, чтобы, в свою очередь, объяснить княгине мотивы, побудившие императора Наполеона III
начать мексиканскую войну.
— Ваше мнение, messieurs, — говорил он, — вот насущная потребность нашего времени; вы — люди земства; вы — действительная консервативная сила России. Вы, наконец, стоите лицом к лицу с народом. Мы без вас, selon l'aimable expression russe [по милому русскому выражению.] — ни взад, ни вперед. Только теперь
начинает разъясняться, сколько бедствий могло бы
быть устранено, если бы
были выслушаны лучшие люди России!
И таким образом целых семь дней сряду. Придет, выкурит три-четыре папиросы,
выпьет рюмку водки, закусит и уйдет. Под конец даже так меня полюбил, что
начал говорить мне ты.
— Так ты помаленьку, не вдруг! Сперва „о децентрализации“, потом „о необходимости оглушения, в смысле временного усыпления чувств“, потом „о переформировании де сиянс академии“.
Есть даже прожект „о наижелательнейшем для всех сторон упразднении женского вопроса“. Честью тебе ручаюсь:
начни только! Пригубь! Не успеешь и оглянуться, как сам собой, без масла, всю груду проглотишь!
— Ну, это уж ты трудись, а я — слуга покорный! Думать там! соображать! Какая же это
будет жизнь, коли меня на каждом шагу думать заставлять
будут? Нет, брат, ты прост-прост, а тоже у тебя в голове прожекты… тово! Да ты знаешь ли, что как только мы
начнем думать — тут нам и смерть?!
Самое негодование наше
было ретроспективное, и явилось уже post factum, то
есть тогда, когда новая пригонка
начала производить эффекты, не вполне согласные с общим тоном жизни и с нашими интимными пожеланиями.
В первом случае необходимо
было: во-первых, ехать в уездный город и нанимать прдьячего, который
был бы искусен в написании просьб; во-вторых, идти в суд, подать просьбу и там одарить всех,
начиная с судьи и кончая сторожем, так как, в противном случае, просьба может
быть возвращена с надписанием; в-третьих, от времени до времени посылать секретарю деревенских запасов и писать ему льстивые письма; в-четвертых, в терпении стяжать душу свою.
В селе проживает поповский сын и открыто проповедует безначалие. По правилам централизации, надлежит в сем случае поступить так:
начать следствие, потом представить оное на рассмотрение, потом, буде найдены
будут достаточные поводы для суждения, то нарядить суд. Затем, суд немедленно оправдывает бунтовщика, и поповский сын, как ни в чем не бывало, продолжает распространять свой яд!
Стало
быть, прежде всего надо ослабить силу страстей, а потом уже
начать ставить точки, и притом не такие, которые можно бы выскоблить, а настоящие, действительные.
3) При входе президента встают с мест стремительно и шумно и стоят до тех пор, пока не
будет разрешено принять сидячее положение. Тогда стремительно же садятся, ибо время
начать рассмотрение.
И когда Прокоп или кто-нибудь другой из «наших»
начинают хвастаться передо мною своими эмансипаторскими и реформаторскими подвигами, то я всегда очень деликатно даю почувствовать им, что теперь, когда все вообще хвастаются без труда, ничего не стоит, конечно, прикинуть два-три словечка себе в похвалу, но
было время…
Что ж это
будет, если уж
начали пропадать председатели!
Очевидно
было, что устранение моих денег из первоначального их помещения не прошло ему даром и что в его жизнь проникло новое
начало, дотоле совершенно ей чуждое. Это
начало — всегдашнее, никогда не оставляющее, человека, совершившего рискованное предприятие по присвоению чужой собственности, опасение, что вот-вот сейчас все кончится, соединенное с чувством унизительнейшей зависимости вот от этого самого Гаврюшки, который в эту минуту в такой нахальной позе стоял перед ним.
Другая мысль, составлявшая неизбежное продолжение первой: вот сейчас… сейчас, сию минуту… вот!
была до того мучительна, что Прокоп стремительно вскакивал с постели и
начинал бродить взад и вперед по спальной.
Однако ж нелепость этой угрозы
была до того очевидна, что он едва успевал вымолвить ее, как тут же
начинал скрипеть зубами и с каким-то бессильным отчаянием сучить руками.
— Не следует забывать, господа, — вставляет свое слово вдруг появившийся Менандр, — что в нас воплощается либеральное
начало в России! Следовательно, нам прежде всего надо поберечь самих себя, а потом позаботиться и о том, чтоб у нашего бедного, едва встающего на ноги общества не отняли и того, что у него уже
есть!
После этого вечер, видимо,
начинал приходить к концу, так что некоторые пенкосниматели уже дремали. Я, впрочем, понимал эту дремоту и даже сознавал, что, влачи я свое существование среди подобных статей, кто знает —
быть может, и я давно бы заснул непробудным сном. Ни водки, ни закуски — ничего, все равно как в пустыне. Огорчение, которое ощутил я по этому случаю, должно
быть, сильно отразилось на моем лице, потому что Менандр отвел меня в сторону и шепнул...
Если бы прихлопнули нас в то время, когда мы только что
начинали разводить нашу канитель, — ну, тогда, точно, это
было бы нетрудно.
Им хочется казаться самостоятельными, не
быв оными, — и вот они
начинают критиковать, придираться и дразнить.
Но мало того, что он
будет утверждать это, он станет упрекать действительность в бесчеловечии,
начнет дразниться своим открытием,
будет без конца приставать с ним и оттачивать об него свое гражданское мужество.
Но надежде на восстановляющий сон не суждено
было осуществиться с желаемою скоростью. Прокоп имеет глупую привычку слоняться по комнате, садиться на кровать к своему товарищу, разговаривать и вообще ахать и охать, прежде нежели заснет. Так
было и теперь. Похороны генерала, очевидно, настроили Прокопа на минорный тон, и он
начал мне сообщать новость за новостью, одна печальнее другой.
3) Завтрашний день
начать осмотром Казанского собора, затем вновь собраться к Шухардину, где, после заседаний, имеет
быть обеденный стол (menu: селянка московская, подовые пироги, осетрина по-русски, грибы в сметане, жареный поросенок с кашей и малина со сливками). После обеда катанье на извозчиках.
Эти величественные римляне, которые не
начинали своей хвастливой болтовни иначе, как говоря: «Я, римский гражданин», достигли в шпионаже такой высоты, как если бы они
были величайшими из мошенников.
Но если мы говорим о практических результатах этого ремесла, мы должны в то же время констатировать, что никогда бы эти результаты не могли
быть ни такими большими, ни такими исчерпывающими, если бы шпионы
начали действовать открыто… на виду, не маскируясь.
Левассер первый и с удивительнейшею развязностью протянул руку; но Фарр упирался. Тогда мы
начали толкать его вперед и кончили, разумеется, тем, что враги столкнулись. Произошло примирение, начались заздравные тосты, поднялся говор, смех, — как будто никаких прискорбных столкновений и в помине не
было. Среди этой суматохи я вдруг вспомнил, что на нашем пире науки нет японцев.
— Господа! вы видите меня в величайшем недоумении, —
начал он раздраженным голосом, — не говоря уже о том, что я целую неделю, неизвестно по чьей милости,
был действующим лицом в какой-то странной комедии, но — что важнее всего — в настоящую минуту заподозрена даже моя политическая благонадежность.
Начните хоть с белозерского суда, которому до сих пор
были подсудны только снетки!
В таком городе мой миллион должен произвести громадное, потрясающее впечатление. Нынче люди так слабы, что даже при виде сторублевой кредитки теряют нить своих поступков, — что же
будет, когда они увидят… целый миллион в тумане! Поэтому будущее процесса сразу выяснилось предо мной во всех его подробностях, и я очень хорошо понял ту наглую радость, которую ощутил Прокоп, когда ему объявили, что Срединному суждено положить
начало торжеству его добродетели!
— Ну-с, сестрица, стало
быть, вся земля от Матрешкинова оврага до Кривой
Ели — моя? —
начинает Дарья Ивановна.
Не за себя мне
было обидно, а за те святыни, которые с детства составляли животворящее
начало моей жизни!
Хлестаков краснеет и бледнеет; он чувствует, как сознание собственного легкомыслия
начинает угрызать его. Конечно, впоследствии, он поймет ту, теорию"встречного подкупа", которую всесторонне разработал Прокоп, но когда он поймет ее, —
будет уже поздно…
По всем этим соображениям,
начиная с Ардатова, даже судоговорения по моему делу почти никакого не
было.
— И как еще тяжело-то! Целый день кровь в тебе так ходуном и ходит! Ату его! лови! догоняй! — только и слов! А вечером, как
начнешь себя' усчитывать… грош!! Сколько крови себе испортил, сколько здоровья убавил, а кого удивил! Вон он! вон он! ишь улепетывает… ккканалья! Ну, и поймаю я его; ну, и посажу на одну ладонку, а другой — прихлопну; ну, и мокренько
будет… Кого я этим удивлю, скажи ты мне, сделай милость!!
То
есть и сплю и вижу, как этот вольный труд
начнет у меня действовать!
Это воспоминание так взволновало Петра Иваныча, что он некоторое время не говорил, а только испускал глухое рычание. Лицо у него сначала побагровело, потом посинело, так что я не на шутку
начал опасаться за окончание рассказа о его похождениях. Но, слава богу,
выпив стакан воды, он успокоился.
Но"нужный человек"охотно
пьет с кадыком шампанское, когда же речь заходит о предприятии, — смотрит так ясно и даже строго, что просто душа в пятки уходит!"Зайдите-с","наведайтесь-с","может
быть, что-нибудь и окажется полезное" — вот ответы, которые получает бедный кадык, и, весь полный надежд,
начинает изнурительную ходьбу по передним и приемным, покуда наконец самым очевидным образом не убедится, что даже швейцар"нужного человека" — и тот тяготится им.